— Завязывай со своим самоубийственным настроем, — ответил Лирэй. — Я не справлюсь один.

Крэйвел кивнул, но ничего не ответил. Лирэю ситуация совсем не нравилась. Ему начинало казаться, что его сюда привели на убой. Фелисия вот-вот слиняет, а Крэйвел вместо того, чтобы сражаться, просто убьется об братьев-ренегатов и оставит Лирэя один на один с непосильной миссией.

В таком вот угрюмом расположении духа они все вернулись к костру. Среди останков ничего интересного больше не нашлось. Но им удалось сделать несколько выводов: это не было работой местных темных магов — при остром дефиците ресурсов, с которым те сталкивались на протяжении всей жизни, бросить столько металлолома посреди пустоши было непозволительной расточительностью. Судя по следам на латах, это было какое-то огромное чудовище. Побоище произошло еще зимой, но сведений о смерти Тариха Крэйвел не получал, он бы не пропустил такое событие, а значит не нашлось ни одного выжившего, кто добрался бы до храма и донес эту печальную весть, чтобы зафиксировать имена погибших в некрологе.

Фелисия все еще была в нерешительности: остаться или дать старым знакомым самостоятельно разобраться между собой. Часть ее хотела убедиться в том, что враг страшен и непобедим, чтобы с чистой совестью ретироваться. Но другая ее часть ужасалась от мысли, что Крэйвел не отступится от миссии, даже если останется один. Вкус приключения уже давно перестал приносить ей радость, сама дорога сюда показалась ей более чем достаточным развлечением, ей хотелось домой, в комфорт, в сытость и уют. Но она не хотела бросать Крэйвела. Она уже осознала, что влюбилась, но не видела в этом достаточной причины, чтобы разделить с ним смерть.

Обсуждения того, что же произошло на поле боя, не утихали до глубокой ночи. Им предстояло идти прямо по тому следу, который оставил после себя неизвестный монстр. Возможно, это было ручное чудовище братьев-ренегатов, возможно просто обитатель Ифельцио, облюбовавший эти руины, может быть, вышедшая из-под контроля химера или одержимый маг.

Лирэй обмолвился, что Вингрис считал Солигоста и Фринроста одержимыми. Лич предостерегал от этой участи Лирэя. Обычно одержимость ассоциировалась только с магами. Причем именно с темными. Представления Фелисии об этом явлении были таковы: какой-то чернокнижник решил заключить сделку с демоном из эфира, а тот оказался сильнее, чем предполагал маг и захватил контроль над его телом. Одержимые вели себя по-разному, но превращение в агрессивного монстра не было редким вариантом.

Паладины пояснили волшебнице некоторые детали, которые она ранее не знала. Демоны не рождались в эфире, они рождались в мирах материальных. Любая достаточно развитая душа могла стать плодородной почвой для их зарождения. Они рождались из наиболее сильных стремлений и идей. Кому-то удавалось совладать со своими внутренними демонами, кто-то сходил от их присутствия с ума. Ну а кто-то мог научиться ими пользоваться, вступать с ними в союз, а порой и вовсе выпускать в мир или в эфир. Чаще всего демон просто умирал вместе с носителем, но бывало и такое, что демон мог полностью захватить контроль над телом и жизнью несчастного, мог сбежать или поселиться в каком-то предмете, без какого-либо материального якоря демон обойтись не мог, его уносило потоками эфира. Последствия всех этих явлений, связанных с одержимостью, не редко становились работенкой для паладинов.