Червь 2 - Антон Лагутин

Младенцы, жадно сосущие ацетон через материнскую грудь.

Грязные бродяги, дерущиеся за кусок пропитанной сладким бензином ветоши.

Уголь вместо глаз. Смотря сквозь горлышко пустой бутылки ацетона, мир видится мне серым. Такой он и есть. Серый, пахнущий чем-то кислым и щиплющим.

Как же мне жарко. Душно, и хочется пить. Но я должен работать.

Она тычет в меня пальцем. Пальцем, затянутым засохшей кровавой коркой, и с каждым тычком крохотные струпья сыплются к моим ногам, кружа в воздухе, словно пыль в лучах утреннего солнца.

Тычок — и внутри меня загорается пламя.

Тычок — и все мышцы сворачиваются в кольцо, словно их намотало на раскалённое сверло перфоратора.

Тычок — и мои зубы скрипят, трескаются, выпадают, обнажая распухшие дёсны от ацетона и вязких паров клея.

— Ты! — говорит эта тварь.

Она говорит:

— Ты — паразит!

Тычет и тычет.

— Паразит! — произносит она сквозь зубы, но за кровавой маской я этого не вижу, лишь слышу злость и презрение, переполняющее булькающий голос.

Тычет и тычет!

Прекрати! Остановись! Хватит… Слышишь меня! Хватит!

Она отошла. Вытянула руку, вымазанную не одним слоем засохшей крови, и демонстрирует моим уголькам раскрытую ладонь. Ладонь задрожала. Пальцы изогнулись внутрь, затем резко, с хрустом выгнулись наружу, как засохшие лепестки ромашки. На внутренней стороне ладони появилась маленькая трещинка. Выступили капли свежей крови. Вырвался пар. Потекли струйки крови и трещина начала стремительно увеличиваться. Разрастаться, рисуя узор паутины. Струи становились толще. Начали переплетаться в косичку. К моему животу потянулось нечто похожее на лезвие меча. Красное, блестящее. Кончик лезвия зарылся в мой пупок.

Остановись! Что ты хочешь сделать?

Она говорит:

— Ты — паразит!

— Нет!

Лёгкий укол. Я не могу поднять руки. Не могу схватиться за лезвие! Я лишь могу наблюдать. Смотреть, как лезвие погружается на половину и резко уходит в бок, вспарывая моё брюхо.

Сука! Ты что натворила!

Горячие кишки, окутанные парами ацетона, вываливаются на мои ступни, и медленно, похожие на скользкого осьминога, скатываются на пол, слизывая с кожи крохотные струпья. Струпья похожи на маленькие рисинки. Я наклоняюсь, хочу рассмотреть их. Присматриваюсь. И понимаю, что по моим пальцам ног, по моим синим кишкам, в быстро увеличивающейся луже бензиновой крови ползают опарыши. И не просто ползают, а жрут!

Пожирают меня заживо!

Во сне мы не чувствуем боли, но боль может нас разбудить.

Я проснулся, обливаясь холодным потом. Одеяло вымокло насквозь. Когда я попытался встать с кровати, я понял, что валяюсь на полу. Когда я встаю на ноги, прилипшая к спине простынь натягивается как фата счастливой невесты. И даже когда я иду к двери, она тянется за мной, подметая пыль с грязного пола. Отстань. Отлепив простынь от спины, я скомкал её в шар и швырнул на кровать.

Я голый. Голова кружилась, но не ломилась от вылаканной литрухи хмельного. Хорошее пойло, нужно повторить. Обязательно. Желательно сегодня. Желательно сейчас.

Сушняк, подобно агрессивной собаке на поводке, дёрнул меня вперёд, заставил распахнуть дверь и влететь в кухню. Вода быстро нашлась, жаль оказалась тёплой. Утолив жажду, я присел на стул. Осмотрелся. И какого хрена здесь вчера происходило? В дальнем углу валялся стул окружённый осколками разбитой посуды, в противоположном углу — штаны. Рубашку я нашёл под столом. Так не пойдёт, я же в гостях! Нужно убраться. И одеться.

Надев рубашку, я сходил за штанами. Из-под штанины на меня смотрела сухая ладонь, предлагая мне вставить в неё свою пятерню. Сразу же вспомнился сон. Кровавая баба. Её маска. Маска!

— Крыски! Вы здесь?

— Здесь.

Обернувшись, я увидел на столе двух серых крыс. Одна сидела на тарелке, отрывала куски мяса с куриного остова, а морда второй крысы, блестящая от жира, — торчала из груди той самой курицы.