Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

Такова была исповедь мсье де Воверсена; конечно, я привел ее с некоторыми отступлениями, связанными с ошибками памяти и неточностями перевода. Я назвал Воверсена его собственным именем, чтобы другой странник, если он встретит этого артиста с его гитарой, папироской и мадемуазель Феррарьо, узнал его. Разве не должен весь мир воздать дань уважения этому верному поклоннику муз? Да ниспошлет ему Аполлон стихи, какие еще никому не снились, да не будет больше река скупиться для него на живое серебро, да будут милостивы к нему морозы во время долгих зимних странствий, да не оскорбит его грубый деревенский чинуша и да не покинет его мадемуазель Феррарьо, чтобы он мог всегда смотреть на нее преданными глазами и аккомпанировать ей на своей гитаре!

Марионетки оказались убогим развлечением. Была сыграна пьеса под названием «Пирам и Тисба» в пяти смертоносно длинных актах, написанных александрийским стихом. Одна марионетка была королем, другая злым советником, третья, якобы одаренная изумительной красотой, изображала Тисбу. Кроме того, на сцене появлялись стражники, упрямые отцы и придворные. В течение двух-трех актов, которые я выдержал, не случилось ничего особенного, но вам приятно будет узнать, что единство места и времени было соблюдено, и пьеса, за одним исключением, подчинялась всем классическим правилам. Исключение составлял комический поселянин, тощая марионетка в деревянных башмаках. Кукла говорила прозой на сочном диалекте, очень нравившемся зрителям. Селянин этот позволял себе всякие вольности по отношению к особе своего монарха, лупил коллег-марионеток деревянным башмаком по зубам и, в отсутствие говорящих стихами поклонников, принимался сам ухаживать за Тисбой – но опять же в прозе.

Игра этого малого и пролог, в котором хозяин кукольного театра юмористически хвалил свою труппу, прославляя актеров за их полное равнодушие к аплодисментам и шиканью, а также за их преданность искусству, вызывали улыбку. Но жители Преси были в восторге. Действительно, если вам показывают что-либо такое, за что вы заплатили, вы почти наверняка останетесь довольны. Если бы с нас брали по десять су с головы за созерцание заката или если бы Господь посылал сборщика с бубном перед тем, как зацветет шиповник, как громогласно упивались бы мы этими красотами! Но глупые люди быстро перестают замечать подобные вещи, как и добрых друзей, а некий Всеобщий Торгаш катит себе в своей рессорной тележке, не замечая ни цветов по обочинам дороги, ни небесных красок у себя над головой.

Возвращение в цивилизованный мир

О том, что случилось за два следующих дня, у меня немного осталось в памяти и почти ничего в записной книжке. Река спокойно несла свои воды среди прибрежных пейзажей. Лишь прачки в синих платьях и рыбаки в синих блузах разнообразили зеленые берега; смешение этих двух цветов казалось сочетанием листьев и цветов незабудок. Симфония в незабудках – я думаю, так Теофиль Готье [73] мог бы охарактеризовать эту панораму. Небо было чистым и безоблачным, и в спокойных местах поверхность реки служила зеркалом для неба и берегов. Прачки весело окликали нас, а шелест деревьев и шум воды служили аккомпанементом нашей дремоте.

Мощь реки и ее неутомимое стремление завораживали. Теперь она стала уверенной, спокойной и сильной, словно взрослый, сильный и решительный человек. На песках Гавра нетерпеливо гремел поджидавший ее океанский прибой.

Что до меня, то, скользя по этой движущейся проезжей дороге в скрипичном футляре моей байдарки, я тоже начинал скучать по моему океану. Цивилизованный человек рано или поздно преисполняется тоски по цивилизации. Мне надоело погружать весло в воду, мне надоело жить на задворках жизни, я жаждал снова очутиться в самой ее гуще, приняться за работу, вернуться к людям, понимающим мой язык, для которых я человек, во всем им равный, а не какая-то диковинка.