Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

Происходил нелепый спор. Комедианты поставили несколько скамеек, и все, сидевшие на них, должны были уплатить по два су за удобство; скамьи были заполнены, пока ничего не происходило. Но как только жена хозяина театра появлялась, чтобы собрать деньги, и раздавались первые удары ее бубна, как все зрители вскакивали с мест и становились вокруг, заложив руки в карманы. Такое поведение, конечно, вывело бы из себя и ангела. Хозяин театра кричал со сцены, что он бывал во всей Франции, и нигде, нигде, даже у границ Германии, не встречал такого ужасного поведения, таких проходимцев, мошенников и негодяев! Время от времени появлялась и жена, прибавляла к тираде мужа несколько едких замечаний.

Тут я не в первый раз убедился, насколько изобретательнее женский ум, когда надо придумать оскорбление поязвительней. Зрители хохотали, слушая тирады комедианта, но ядовитые выпады жены заставляли их огрызаться и громко протестовать. Эта женщина знала, как ударить побольнее. Она расправлялась с честью селения, как хотела. Из толпы раздавались сердитые голоса, но она насмехалась пуще прежнего. Две почтенные старые дамы рядом со мной, заплатившие за свои места, густо покраснели от негодования и начали довольно громко возмущаться наглостью этих скоморохов. Едва жена господина марионеток услышала это, как обрушилась на них: если бы почтенные дамы убедили своих соседей вести себя честно, то комедианты сумели бы соблюсти надлежащую вежливость, заверила она. Обе мадам, вероятно, уже отужинали и, быть может, пропустили по стаканчику вина; ну, так комедианты тоже любят ужинать и не позволят, чтобы у них прямо на глазах похищали их скудный заработок. Один раз дело дошло даже до небольшой потасовки между хозяином и группкой местных молодых людей.

Все происходившее очень удивило меня, потому что я отлично знаю французских артистических бродяг, которых повсюду любят. Всякий бродячий артист должен быть дорог сердцу человека правильного образа мыслей хотя бы уже потому, что он живой протест против духа конторы и лавки, необходимое напоминание, что жизнь не обязательно должна быть тем, во что мы ее обычно превращаем. Даже когда немецкий оркестр рано утром покидает город, отправляясь странствовать по селам среди лесов и полей, звуки его будят романтическое воображение. Нет ни одного человека, не достигшего тридцати лет, настолько омертвевшего, чтобы его сердце не дрогнуло в груди при виде цыганского табора. Мы еще не безнадежно пропитаны практицизмом. Человечество живо, и юность опять и опять храбро порицает богатство и отказывается от теплого местечка, чтобы отправиться странствовать с дорожной котомкой за спиной.

Англичанину особенно легко разговориться с французским гимнастом, потому что Англия – родина гимнастов. Всякий малый, затянутый в трико и осыпанный блестками, конечно, знает пару слов по-английски, так как наверняка пил английский эль [72] , а может, и выступал в английском варьете. По профессии он мой соотечественник. И, подобно бельгийским любителям водного спорта, он сейчас же воображает, что я и сам должен быть атлетом.

Но гимнаст – не мой любимец: в веществе, из которого он создан, слишком мало артистического. Его душа узка и приземлена, потому что его профессия чужда высоким идеям. Но если человек хотя бы настолько актер, чтобы кое-как сыграть дешевый фарс, ему открывается доступ к целому кругу совершенно новых мыслей. Ему есть о чем думать, помимо кассы. У него есть своя гордость, и, что гораздо важнее, он стремится к цели, которой никогда не может полностью достичь. Он отправился в паломничество, которое продлится всю его жизнь; в этом паломничестве нет конца, так как цель его – совершенство – недостижима. Артист старается ежедневно хоть немного, но совершенствоваться в своем искусстве или, даже оставив эти попытки, всегда помнит, что когда-то у него был высокий идеал, что когда-то он был влюблен в звезду.