Когда они подлетели к границе Селиреста и перед ними раскинулся спасительный лес, ставший чуть зеленее с последнего их визита в эти края, вся компания была на грани между смертью и безумием. Крэйвел поспешил приземлиться и отправить грифона на охоту, а сам бросился бегать по опушке, отмахиваясь от настырного висельника, и пытаясь найти место, которое не так сильно напоминало ему тюрьму. Его периодически выворачивало от невыносимой вони, которую он ощущал уже на корне языка, но блевать было нечем. Браслет уже не спасал его, Крэйвел привык к его приятному аромату, и он больше не отвлекал его от ужасных видений.

Призрак висельника уже не просто преследовал Крэйвела, он протягивал к нему руки и хотел задушить. Крэйвел ругался на него, кричал и задавал ему бессмысленные вопросы, пытался зарубить его мечом, молясь Селье, чтобы не попасть по кому-то из своих спутников. При этом он растрачивал последние силы, изнывая от голода, бессонницы и усталости, ноги едва держали его.

Фелисия так ослабла из-за болезни, что не могла стоять. Ей оставалось только наблюдать за тем, как обезумевший паладин носится поблизости, размахивает мечом и кричит в пустоту. Кашель выматывал ее, от жара у нее у самой начинался бред, она непроизвольно начала молиться Селье, хотя никогда раньше не отличалась набожностью.

В этот момент очнулся Лирэй. Продрав глаза и оценив ситуацию, он испытал шок. В первую очередь оттого, что каким-то чудом все еще жив. Состояние Крэйвела встревожило его, настолько глубоко в безумие сослуживец на его памяти не впадал никогда, даже в Ронхеле. Крэйвел буквально хватался за собственное горло, душил себя и при этом отбивался от воображаемого висельника, который, по его мнению, был причиной его удушья. Состояние Фелисии показалось Лирэю еще более тревожным. Недуг Крэйвела легко лечился ударом эфеса по голове, а вот, что делать с волшебницей, он слабо себе представлял. Без жрецов, без лекарств, без еды…

Прилетел грифон с добычей и избавил горемычных путников хотя бы от одной из их проблем. Лирэй поднялся на ноги, он чувствовал ужасную слабость и головокружение, но спасать ситуацию было больше некому. Он вырубил Крэйвела, развел костер и начал готовить похлебку. Благо с водой в округе проблем не было, в затененных местах все еще лежали сугробы. В первую очередь он принялся отпаивать Фелисию. Бедолага совсем прохудилась, ее глаза запали, скулы обострились настолько, что казалось прорежут кожу, руки, жадно протянутые к миске, дрожали от слабости. Лирэй сочувственно поглаживал ее по плечу и помогал удержать миску. Ему было больно видеть ее в таком состоянии. Они не ладили, но все же сердце, хоть и раненое, у Лирэя было на месте.

Фелисия поела и улеглась, замотавшись в плащ, но она отказывалась засыпать, пока собственными глазами не увидела, как Лирэй растормошил Крэйвела, кое-как успокоил и заставил поесть. После долгого голода запах пищи поразительно быстро вернул паладину рассудок.

Только разобравшись со спутниками Лирэй поел сам и остался дежурить. Он диву давался, как они пришли к текущему положению дел. Он, похоже, многое пропустил и не мог дождаться, когда ему все расскажут. Последним, что он помнил, было лицо Фринроста, искаженное жестокой гримасой конченного садиста, он был переполнен ненавистью. Лирэй раньше думал, что испытывает то же самое. Но все же сравнивать себя с Фринростом теперь казалось ему совершенно невозможным. Ренегат словно питал ненависть даже не к Селье, а ко всему миру вообще, ко всему живому. На фоне этой испепеляющей ненависти обида Лирэя выглядела огоньком свечи. Лирэй ломал голову, как до этого дошло, и почему Солигост не впал в такое же безумие. Все они сходили с ума по-разному. В ходе своего ночного бдения, Лирэй пришел к выводу, что ему еще повезло, он легко отделался, и уж кому, но точно не ему, на судьбу жаловаться.