Червь 2 - Антон Лагутин

Когда дым рассеялся, а бетонная пыль осела на плечи жильцов, все сразу стола понятно. В огромной куче бетона, среди перемолотой мебели, битой посуды, среди мятых микроволновок и холодильников, среди разбитых телевизоров, среди побитых унитазов и раковин, были разбросаны останки бывших соседей.

Бывших друзей.

Бывших родственников.

Весь двор распрощался с бывшей жизнью, похромав в новую. Тяжёлый шаг для человека. Гигантский скачок в никуда.

Разорванная в клочья бумага, обрывки обоев, лоскуты занавесок и разбитые надежды медленно опускались на землю, кружа в воздухе как конфетти после выстрела из хлопушки.

Как в новый год.

Как в новый год двор быстро наполнился людским гулом возмущений, проклятий и жалоб. И даже этот хор из нескольких сотен голосов не смог перекрыть болезненный мужской вопль.

Скорее всего, мужчина сидел на кухне, перед сном перекусывал бутербродом, а когда бетонные панели дома не выдержали силу взрыва, кухня этажом выше, и всё, что в ней когда-то было куплено с трепетом и любовь, обрушилось на его голову.

Ты покупаешь кухонную мебель, подбираешь занавески, чтобы когда явится твоя мама, она не сказала, что у тебя отсутствует вкус, и ты не умеешь подбирать цвет. Ты кропотливо, тратя выходные, сидя в окружении блестящих каталогов, находишь подходящий набор мебели и даже не задумываешься, что один из этих практичных стульев с тонкими металлическими ножками сможет проткнуть грудь твоего соседа снизу.

Неравнодушные соседи обернулись на вопль, сразу же, как вернулся слух. Среди искорёженных микроволновых печь, среди вырванных посудомоечных машин, среди крохотных полочек зелёного цвета, среди осколков керамической плитки цвета голубой волны, людские глаза находят торчащую руку и мужское лицо, покрытое слоем пыли. Живого. Он, как новорожденный, выходил головкой вперёд. Нам нужен акушер.

Неравнодушные соседи бросились на помощь. Бросились расчищать завал. Успокаивали его, говоря, что всё будет хорошо. Ты только держись, говорили они. Не сдавайся. Возьми меня за руку и держи, подбадривали они его.

Звали врачей.

И вот если бы в этой толпе нашёлся хотя бы один врач, он строго настрого запретил бы вынимать из груди мужчины ножку металлического стула, который когда-то приобрёл сосед сверху, найдя фотографию с уютной обстановкой в красочном каталоге.

Как только ножку стула вынули, и она скатилась по куче ломаного бетона на землю, изо рта мужчины хлынула кровь. Тут же запузырилась, став ярко красной.

Никто не знает — что делать.

Все зовут врача.

Мужчина успокоился. Больше не кричал, даже прекратил кряхтеть. Больше не просил о помощи, лишь булькал, как насос в аквариуме с рыбками.

Неравнодушные соседи убили его.

С уголков губ капает на бетон.

Кудрявый смотрел на меня глазами поверженного врага: обида сражалась со злостью, но уважение к сопернику взяло вверх. Его губы зашевелились. Лицо тут же искривила боль. Каждое слово — струйка кислоты, текущая в лёгкие через ноздри.

Возможно, он сейчас на смертном одре, хочет произнести последние слова, а сказать толком ничего и не может. Он может попробовать оставить предсмертное послание кровью, написав его на земле, но его руки трясутся как у наркаша от передоза.

Кудрявый снова пробует приподнять голову, пошевелить губами. Плохая идея. Выглядит всё максимально хуёво, новорождённый и то увереннее крутит головой и махает ручками.

— Не двигайся, — говорю я, — и ничего не говори.

Я встал. Подошёл к его лошади. Чёрный как ночь жеребец подпустил меня, не издав ни звука. Ладонью ласково погладил гриву, постучал по могучей груди. Провёл пальцами по спине. И отстегнул седло. Кудрявый смотрел на меня. Наблюдал.

— Беги домой, — шепнул я коню на ухо, — приведи помощь.