Червь 2 - Антон Лагутин

Не раздумывая ни секунды, я вложил свою ладонь в ладонь-рукоять, словно мы жмём друг другу руки, и потянул на себя. Вместо привычного лязга метала, я услышал звук, похожий на биение дождя по толстому картону, еще не успевшему целиком пропитаться влагой. В детстве, когда утихали взрывы, и можно было выйти с друзьями на прогулку, мы накрывали кусками картона лежащих на улице людей, и смотрели, как под каплями дождя бумага принимала форму лица. Впадала в раскрытый рот. Обволакивала стеклянные глаза. Впадала в огромные дыры, оставленные осколками. Впитавшаяся в картон кровь свёртывалась, придавая дополнительной жёсткости и красивый алый оттенок. После дождя, когда солнце просушивало всё вокруг, мы забирали свои новые маски для игр.

С конца капает на пол.

Он продолжает кричать. Испуганно пятиться, перебирая ногами и скользя жопой по полу. Упирается спиной в дверцу шкафа возле кровати. Смотрит на меня. А я смотрю на лезвие меча, полностью показавшееся на свет. Лезвием это трудно назвать. Почему-то, но у меня слово «лезвие» ассоциируется с блестящим металлом, слегка искажающим твоё отражение. Здесь — другое. Здесь нет металла. Здесь нет блеска. Нет отражения. Я смотрю и вижу высушенную, отвердевшую кожу с тремя одутловатыми складками над гардой. Над складками — сосок. Да-да! Сосок, синий и скукоженный!

Блядь, что я держу в руке⁈

Глазами бегу по лезвию к самому кончику и вижу коричневые родинки. Вижу поры, волоски. Цвет лезвие как у «ладони-рукоятки» — бетонно-белый.

Кручу меч возле лица и понимаю, что лезвие обоюдоострое. Пробую приложить палец — зараза, действительно острое! Капелька крови показалась на кончике пальца.

Положив палец в рот, я снова слышу моего блондинистого друга. Он всё никак не мог угомониться! Ну хорошо-хорошо, я иду!

Держа меч в руке, я топаю через всю комнату. Я голый. Меня чуть потряхивает от адреналина. На моей коже вибрируют блики огня, отбрасываемые парой факелов. Подхожу к блондину. Присаживаюсь.

Пара крыс продолжает копошиться в области его паха, громко пища. Я хочу, чтобы они ушли, оставили его, предоставили мне, но как им это сказать — я не знаю.

Да нет же! Знаю!

Всё у меня в голове. Весь диалог происходит только в моей голове.

Отпустите его. Оставьте мне.

Парочка серых крыс спрыгнули с тела на пол. Оставляя крохотные кровавые следы, подползли ко мне и встали за моей спиной.

— Нам надо уходить, — говорит одна из них.

— Мне нужно закончить одно дело, — говорю я. — Я быстро.

Блондин, собрав в кулак всю свою волю и пару яичек, выкатившихся из рваной мошонки, поднял руку и, тыча в меня пальцем, говорит:

— Ведьма…

— Дальше?

— Сука…

— Еще?

— Тварь…

— Этого мало, продолжай.

— Ты хоть понимаешь, — его глаза сводятся то к носу, то закатываются к потолку, обнажая белки, — с кем ты связалась?

Приятель, я боюсь, что это ты не знаешь, с кем связался.

Хоть его лицо и освещает жёлтый свет огня, он всё равно выглядит смертельно белым. Волосы скомканы, измазаны кровью. Его губы кривятся так, как будто он хочет зарыдать. Но это не так. Их кривит боль. И наблюдая за тем, как с каждой секундой лужа крови под его жопой становится всё больше и больше, я удивлён, как он умудряется оставаться в сознании.

Но это же и здорово!

— Смейся! — кричу ему я в лицо. — Смейся!

Он чуть приоткрывает рот, и в тот же миг я закрываю узкую щёлку между губами лезвием меча, и давлю, но несильно. Сейчас он похож на собаку с палкой во рту, только вместо слюней — течёт кровь.

Нижняя челюсть повисла, показался язык. Вот он, розовый, толстый как подушка. Блондин затрясся. То ли от боли, то ли от шока, а может и от злости. Мне похуй! Мы продолжаем.