Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

Барабан, благодаря своему воинственному звучанию, психологическому воздействию и даже благодаря своей неуклюжей и комичной форме, стоит особняком среди других громкозвучных инструментов. И если правда, что барабаны обтягивают ослиной кожей, в этом есть горькая ирония! Как будто недостаточно терпела кожа многострадального животного на протяжении его жизни – то от лионских уличных торговцев, то от надменных иудейских пророков! Но нет – из его бедного крупа выкраивают куски кожи, натягивают на барабан и день и ночь гремят вдоль улиц каждого гарнизонного городка Европы. На высотах Альмы и Спихерена, везде, где развевается багряный стяг смерти, и она сама выбивает могучую дробь с помощью артиллерии, с полком идет мальчик-барабанщик, продолжая колотить по куску кожи мирного осла, даже ступая по трупам.

В обычной жизни, когда человек колотит по ослиной шкуре, он только напрасно тратит силы: мы знаем, насколько слабо это действует при жизни осла, как мало проку от таких побоев. Но в загробном существовании, после смерти животного, кожа его гремит в такт движениям кистей барабанщика, и эта дробь проникает в самое сердце человека, вливая в него то безумие, те безотчетные порывы, которые мы напыщенно зовем героизмом. Нет ли здесь мрачной иронии? «Прежде, – мог бы он сказать осел, – вы колотили меня, заставляя взбираться на холмы, колотили в долинах и в горах, а я все терпел; но теперь, когда я умер, эти удары превратились в потрясающую, поистине адскую музыку; и за каждый рубец, оставленный вами на моих боках, зашатается и упадет, обливаясь кровью, ваш товарищ»…

Вскоре после того, как барабанщики прошли мимо кафе, Папироску и Аретузу стало клонить в сон, и они отправились в свой отель, расположенный через один дом от кафе. Но хоть мы и были довольно равнодушны к Ландреси, Ландреси не остался равнодушен к нам. Мы узнали, что в промежутках между ливнями местный народ бегал смотреть на наши байдарки. «Сотни людей, – так нам сказали, хотя это плохо вязалось с нашим представлением о городке, – сотни людей осматривали их в том угольном сарае, где они лежат». В Ландреси мы стали героями, тогда как накануне, в Поне, были всего лишь мелочными торговцами!

У самой двери отеля нас нагнал сам мировой судья – насколько я понимаю, что-то вроде шерифа в Шотландии. Он вручил нам свою визитную карточку и пригласил отужинать у него, и сделал это так мило и любезно, как умеют лишь французы. Тем самым, добавил он, мы окажем честь Ландреси. И хотя мы отлично знали, что едва ли в силах добавить этому городу чести, но решили, что не принять приглашения судьи было бы неучтиво.

Дом судьи находился неподалеку. Это было комфортабельное жилище холостяка, где стены украшала целая коллекция медных грелок, которыми в старину согревали простыни в холода. Многие из них были покрыты очень искусной резьбой и чеканкой. При виде этих грелок невольно возникала мысль о том, сколько ночных колпаков склонялось над ними, сколько раздавалось шуток, сколько близ них было роздано поцелуев и сколько раз они безо всякой пользы красовались на ложе смерти. Если бы грелки могли говорить, о каких только нелепых, непристойных или трагических вещах они бы нам поведали!

Вино у судьи было превосходным. Когда мы похвалили одну бутылку, хозяин дома заметил: «Естественно, что я предложил вам не худшее из того, что у меня есть». Право, не знаю, когда англичане научатся любезному гостеприимству. Оно украшает жизнь и придает блеск обыденности.