Второй кощей - Дмитрий Билик (2025)

— Можно сказать, нам повезло. У предгорья мы встретили Отверженного, проклятого воина с четырьмя рубцами. Он жил в одной из высокогорных пещер, куда редко добирались твари. Отверженный приютил нас, долго расспрашивал, а когда понял, что мы более не фекойцы, обрадовался. Он не трогал жителей крепости, боясь навлечь гнев Гитердора, так звали прошлого правителя.

— Почему он обрадовался? — спросил я.

— Потому что теперь его одиночеству пришел конец. Моя мать была красивой и еще не старой женщиной. Я же, напротив, юн и слаб. Можно сказать, у нее не было выбора. Она разделила с ним ложе, а я стал слугой у Отверженного.

Голос Рехона не дрогнул, тогда как у меня сами собой сжались кулаки. Было очень больно и обидно. За него, за несчастную мать, за Васильича. За всех.

— И что произошло потом? — чужим от волнения голосом, спросил я.

— Отверженный оказался жестоким человеком. Время одиночества озлобило его. Он любил избивать меня и издеваться, порой отправляя на опасные задания. Собрать валежник возле шестирогов или поискать ягоды в ореоле обитания тварей. Это ничего. Но когда он стал поднимать руку на мать, я понял, что больше терпеть нельзя. Я долго готовился, выжидал нужный момент и не проявлял ненависти. Хотя это было сложно. Пока, наконец, одной из ночей не размозжил ему голову камнем.

Рехон внимательно посмотрел на меня, и я внезапно понял, что под багровой пеленой его глаза вполне обычные, человеческие.

— Ты осуждаешь меня, Бедовый Матвей?

— Кто я такой, чтобы делать это? Я не испытал и половину того, что испытал ты.

— Ты очень добр, — мягко сказал Рехон. — Не так добр, как фекойцы. В ту ночь я стал рубежником. И, конечно же, проклятым. Скугга вполне однозначно расценила мой поступок. Наверное, по ее размышлениям, я должен был смиренно умереть. Однако я решил по-другому.

Лишь на мгновение черты лица Рехона ожесточились. Но стоило ему отхлебнуть травяной отвар, заменяющий здесь чай, и поставить чашку, как он уже вернул себе самообладание.

— Что за хист? — спросил я на автомате.

Однако удостоился лишь слабой улыбки. Ну да, о таком рассказывать не принято. Вот и Рехон дал понять, что на эту тему мы беседовать не будем.

— Я вернулся в Фекой. Потому что теперь у меня была сила. Теперь я мог стать стражником. Так и вышло. Фекойцы сделали вид, что ничего не было. Предпочли забыть обо всем. Минуло несколько десятилетий. Для рубежника — мгновение, для обычных людей — жизнь. Моя мать умерла от старости и невзгод, пока я убивал тварей и нечисть, прирастая в рубцах. Моя душа пылала злобой и ненавистью ко всему живому. Потому я ходил в самые опасные походы. Не думая, что вместе с рубцами вызываю все больший страх у жителей крепости.

— Все закончилось, когда ты стал ведуном?

— Гноссом, — поправил меня Рехон. — Здесь это зовется так. Да, Гитердор с самого первого дня смотрел на меня с опаской. Как и на любого проклятого. А когда я достиг уровня гносса, высказался вполне ясно. Теперь даже мои заслуги перед Фекоем не могли перевесить ужаса из-за проклятия Скугги. Уже тогда моя внешность начала меняться. Единственное, он посоветовал, куда мне можно отправиться. И я ушел в Нирташ.

— Что было потом?

— Много чего. И плохого, и хорошего. В основном, конечно, плохого. Наверное, если взвешивать мои поступки на весах, то я сделал намного больше зла, для других, чем добра.

— Ты убивал…

— Кто из рубежников не убивал? — усмехнулся Рехон. — Может, ты? Видимо, нет, Бедовый Матвей. Я о другом зле. Беспричинном, рождающимся из пустоты, словно из ничего. Зле, которое нельзя предсказать и от которого невозможно укрыться. Так я стал гьяном, знающим рубежником.

— Кощеем, — перевел я сам для себя его слова.