Червь 2 - Антон Лагутин

Делаю глоток пива. Подношу сигарету к влажным губам. Новая тяга приятно согревает горло. Алкоголь уже успел отделить от моей жизни огромный кусок тревог и страхов, поэтому я особо не придаю значения словам моего корефана. Пусть себе распинается — это отдушина в его сложной жизни.

Я представляю, как он дрыгается на скользкой коже, натянутой на женский скелет. Жуть. Меня передёргивает. Надо выпить. Мало…

До дна!

— Ты куда так разогнался? — спрашивает Сергунчик. — Опять меня представил голым, хренов извращенец?

— У меня тот день никогда из головы не выйдет, — ставлю стакан на стол, медленно, сдерживая отвращение.

— Да-а-а, — тянет друган, — хороший был вечерок. Не желаете повторить?

— Нет.

Наблюдая за тем, как Сергунчику приходится ёрзать на стуле, чтобы хоть как-то кинуть взгляд в сторону Жанки, я всё же решаюсь задать ему риторический вопрос:

— Может, тебе одолжить?

— Нет, — он отвечает быстро, не раздумывая, словно забивает гвоздь одним точным ударом.

Ответ нисколько меня не удивил. Нет, ну вы можете представить себе такую выдержку? Я даю ему возможность взять тёлочку за рога и порешать все мужские проблемы, но он предпочитает изматывать себя, глазёнками стреляя в угол. Вроде, так монахи тренируют в себе самообладание. Точно не могу сказать, к чему это может привезти, но ни к чему хорошему это уж точно!

— И зачем ты себя так мучаешь? — спрашиваю я.

— Мучаю? Дружище, я работаю! Работа может отвлечь от всего.

Любой интернат тесно связан с местными организациями, поставляя дешёвую рабочую силу. Наш не был исключением. По достижению совершеннолетия, вас отрывают от койки и выпихивают в огромный мир, где правят товарно-денежные отношения. Самая чернушная работа, которую только можно представить, достанется тебе. Выбора нет, так как и нет представления о выборе. Пока ты живёшь за чужой счёт, ты не выбираешь.

Ты не выбираешь, что будешь есть на завтрак, на обед, на ужин.

Ты не выбираешь, какое бельё тебе постелить.

Ты не выбираешь, что будешь изучать, какие книги читать. За тебя всё выбрало государство. И работу.

Уборка сотни ржавых урн.

Соскребание с асфальта разлагающихся домашних питомцев, сбежавших от любви.

Выгрузка продуктов из грузовиков.

Травля птиц.

Травля крыс.

Каждую найденную пластиковую бутылку, заполненную мочой таксиста, нужно вылить, прежде чем кинуть в мусорный пакет.

Уборка вагонов в местной подземке.

Благодаря «варящему» котелку, Сергунчику удалось залететь на более-менее тёплое местечко. Пять раз в неделю он просыпается в шесть утра, и уже в семь утра начинает драить поезд, состоящий из восьми вагонов.

Раз в месяц Сергунчик принимает участие в приёмке машины, чей прицеп забит доверху пятилитровыми канистрами с жидким мылом без запаха. Этого мыла так много, что им можно наполнить целый вагон.

На уборку одного вагона уходит ведро горячей воды. На одно ведро тратится один колпачок жидкого мыла.

Смешиваем до появления пены.

С ботинок капает на пол.

Работа спасает от любого недуга.

Работа помогает отвлечься.

Работа…

Сергунчик допивает очередную кружку пива, тушит окурок, и, преодолев все трудности с поиском моих глаз, выпаливает:

— Буду гонять лысого неделю, но получу эту шлюху за свои кровные!

Как правило, одного ведра хватает для уборки стен, поручней и окон в восьми вагонах. Одного ведра хватает, чтобы смыть всё то, что оставило после себя мелкая кучка человечества прошлым днём.

Жирные отпечатки пальцев, мерзкие пятна хрен знает чего, козявки, жвачку, слюни, ушная сера, грязь из-под ногтей, моча заснувшего клерка после корпоратива, фекалии животных, отвратительный запах, кровь, губная помада, отломившийся ноготь, пучок волос. Убрать можно всё. Бесследно. Но! Можно оставить и свой след. Крохотный, незаметный.

Чистота маскирует грязь.