Червь 2 - Антон Лагутин

Запах кислого пота был настолько густым, что если меня сейчас и вывернет наизнанку, то вся эта переваренная масса будет медленно растекаться по воздуху, как капли дождя по стеклу, стекая тонкими кривыми струйками.

Через импровизированный противогаз я делаю вдох. Глаза слезятся. Мне хочется вырваться из этой газовой камеры на улицу, сделать вдох! Глубокий! Очистить легкие от нечистот, а потом заново промыть, и так глотать воздух до тех пор, пока не закружиться голова.

Прислонившись к стене, делаю вдох.

Выдох.

Как бы я не сопротивлялся, и чем бы я нос не закрывал, внутренняя атмосфера комнаты заполняет мои легкие, и весь этот летучий пот становится частью меня. В голову лезут образы мужиков со свалявшимися на бок волосами, с неухоженными бородами, в джинсах огромного размера побагровевших от мочи. Но я точно нахожусь не в притоне замшелого района… На вид всё культурно, опрятно, цивильно.

Вдох.

Как бы я не хотел, но я начинаю привыкать к запаху. И к удивлению обнаруживаю новые нотки, выбивающиеся из общей мелодии. Кашу маслом не испортишь. Так и тут — хуже уже не станет!

Выдох-вдох. В запахе есть изюминка. Чертовски знакомая изюминка. Чтобы окончательно вспомнить, мне приходиться распробовать запах, как это делают кухарки, потягивая губами крохотные капли супа с ложки.

Я нюхаю и вспоминаю.

Февраль.

Утро. На улице слякоть, хоть резиновые сапоги надевай.

Метро.

Из туннеля вылетает поезд с бодрым машинистом, жадно отхлёбывающим утренний кофеёк из стальной кружки. Приятный запах чистоты и антисептика встречает сонных пассажиров. Люди входят в густые антибактериальные облака как в распылённый освежитель воздуха в сортире. Ты погружаешься в чистоту. Чистота везде: на полу, на поручнях, на стёклах с надписью: «не прислоняться», но ты всё равно прислоняешься, запуская процесс размножения бактерий. Другие пассажиры лапают еще прохладный поручень, затем, своими лапищами, зачёсывают волосы. Кто-то потирает щёки. Запускает пальцы в нос. Чешет жопу. Редкий индивид прикасается к дёснам, ковыряется ногтем в зубах, или вообще — чешет язык.

Запах антисептика уже не ощущается. Ты привык. Ты укутался в одеяло чистоты.

Чистота — это защита.

Чистота успокаивает.

Чистота маскирует грязь.

Вечером мы встретились с Сергунчиком — мой друг детства. Пересеклись в замызганной пивнушке, расположившейся на цокольном этаже полувекового дома, попавшего под программу «реновация». Пройдёт полгодика — и нам придётся искать новое место для встреч. Жаль, но дерьмо случается, бля.

Атмосфера — хуже некуда. Будни. Нудная музыка льётся из динамиков магнитофона как струйка ржавой воды из-под крана.

Сергунчик сегодня не в духе, хмурый какой-то. Под своей кожаной дублёнкой с меховым воротом он выглядит худым и ровным, как карандаш, но стоит ему выйти из-за стола и двинуть в сторону барной стойки, как ты сразу замечаешь его медвежью походку и неестественный изгиб спины. Как будто Сергунчик хочет завалиться набок. Голым он напоминал знак «?» попавший под гусеницу танка. Такая вот смесь сколиоза и ДЦП. Родители отказались от долгожданного сыночка сразу же после рождения, определив его в очень уютное и спокойное место — детский интернат, возле которого я и проживал. А потом и вовсе, самому пришлось провести пару лет в стенах прохладного «пансионата» из-за беспочвенных предрассудков моей матери. Вот так и свела судьба наши с Сергунчиком узкие тропинки.

Ковыляя к барной стойке, со спины Сергунчик выглядит стильно: короткая стрижка, серая кожанка до колен, треники с белёсыми полосками, уходящими в чёрные ботинки. Он забирает две кружки пива. За спиной бармена огромное пожелтевшее от литров никотина зеркало: в отражение я вижу заметно повеселевшее лицо моего другана.

Он возвращается.