Я очень устал, но спать мне не хочется. Времени уже первый час ночи. Я сижу на кухне, размышляя и ковыряя мой ужин. Моя дочь-второклассница учится на одни пятерки, а я вместе с моим заводом иду ко дну.

Может, мне просто плюнуть на все и попробовать найти работу за то оставшееся время, что у меня еще есть? Судя по тому, что сказал мне Селвин, именно этим в штаб-квартире все сейчас и занимаются. А чем я хуже?

Какое-то время я пытаюсь убедить себя в том, что самым правильным будет связаться с какой-нибудь фирмой, занимающейся подбором кадров. И все-таки убедить себя в этом мне не удается. Работа в какой-нибудь другой фирме дала бы возможность нам с Джули уехать отсюда, и, быть может, случай предоставил бы мне даже лучшую должность, чем та, что у меня сейчас (хотя это весьма сомнительно: мой путь в роли директора завода звездным не назовешь). Я не хочу начинать поиски новой работы, потому что для меня это будет означать, что я просто сбежал. А вот этого я сделать не могу.

Дело совсем не в том, что я предан заводу, или городу, или фирме. Я просто чувствую какую-то ответственность, не говоря уже о том, что я вложил в ЮниКо приличный кусок своей жизни. И я хочу получить отдачу с этого вложения. В любом случае три месяца лучше, чем ничего.

Я принимаю решение: за эти три месяца я должен сделать все, что будет в моих силах.

Принять-то решение я принял, но тут встает глобальный вопрос: а что вообще я могу сделать? Все, что умел, я уже сделал. Продолжать в том же направлении не имеет никакого смысла.

К сожалению, у меня нет времени на то, чтобы вернуться в университет еще на год и заново засесть за теорию. У меня не хватает времени даже на журналы, документы и отчеты, которыми завален весь мой кабинет. У меня нет времени и денег на то, чтобы возиться с консультантами, проводить исследования и заниматься всякой прочей ерундой. И даже если бы у меня были время и деньги, я не уверен, что это прояснило бы для меня картину.

У меня такое чувство, будто я что-то упускаю из виду. Если мне как-нибудь и удастся выбраться из этой трясины, то только при условии, что я ничего не буду принимать, как само собой разумеющееся. Мне нужно очень внимательно посмотреть и подумать над тем, что же на самом деле происходит… и делать это надо шаг за шагом.

Я медленно начинаю понимать, что единственные инструменты, которые у меня для этого есть, – несмотря на всю их недостаточность – это мои собственные глаза и уши, мои руки, мой голос и моя голова. Вот и все. Все, что у меня есть, – это я сам. И я не могу отделаться от мысли, что я не уверен, что этого достаточно.

Когда я наконец добираюсь до постели, Джули спит, свернувшись под одеялом. Она лежит в совершенно той же позе, как двадцать один час назад, когда я оставил ее спящей в постели. Так и не в состоянии заснуть, я лежу рядом с ней и смотрю в темный потолок.

И вот тогда-то я решаю попытаться найти Иону.

Глава 8

Наутро, выбравшись из постели и сделав пару шагов, я чувствую, что даже двигаться не в состоянии. Забравшись под душ, я вспоминаю о моем незавидном положении. Когда все, что у тебя есть, – это три месяца, времени чувствовать себя усталым просто нет. Я проношусь мимо Джули – она, судя по всему, не очень хочет со мной разговаривать – и детей, кажется, уже догадывающихся, что что-то не в порядке, и отправляюсь на завод.

Всю дорогу я думаю, как связаться с Ионой. Это, действительно, проблема. Чтобы попросить его помочь, я сначала должен его найти.

Первое, что я делаю, добравшись до своего кабинета, – это велю Фрэн забаррикадировать дверь от толпы, готовящейся к лобовой атаке. Я только усаживаюсь за стол, как ко мне подключается Фрэн: Билл Пич хочет поговорить со мной.

– Отлично, – бормочу я и снимаю трубку.

– Слушаю тебя, Билл.

– Не вздумай еще хоть раз уйти с какого-нибудь из моих совещаний, – рыкает на том конце Пич. – Ты меня понял?

– Понял, Билл.