Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

Каждое утро я выхожу на пробежку, но мне понадобилось несколько недель, чтобы перестать бояться местных собак — во всех путеводителях пугают бешенством. Впрочем, мои непальские друзья сказали, что болеют в основном живущие при храме обезьяны и бродячие псы. Таким образом, поначалу я бегал всего по полчаса до смешного маленькими кругами и восьмерками вокруг сада Дева и Мадху, а также вверх и вниз по ступенькам. Позже, чуть набравшись смелости, я принялся бегать уже по ближайшим улицам: между плотно стоящими домами, которых десять лет назад еще и в помине не было, мимо гор мусора и открытых канализационных канав, мимо провисших проводов линии электропередачи и телефонных столбов, мимо стен, покрытых зарослями бугенвиллии. Дорога неровная, покрытие преимущественно из земли и камней, но кое-где попадаются бетонированные участки, украшенные отпечатками собачьих лап. Обычно мой путь лежит мимо церквушки с колоколом у ворот, в который звонит каждый прохожий. Повсюду слышны кашель и разговоры — начинается новый день.

На меня не обращают внимания ни местные жители, ни бродячие собаки — складывается ощущение, будто они не находят ничего странного в том, что по дороге бежит пожилой запыхавшийся англичанин в спортивных шортах. Однако правда в том, что непальцы — очень вежливый народ, и, видимо, здешним собакам тоже не чужды хорошие манеры.

В Англии, в окрестностях Оксфорда, я бегаю больше. Прежде я пробегал почти по восемьдесят километров в неделю, но потом начались проблемы с коленом, и я сократил дистанцию вдвое. Не скажу, что эти занятия приносит мне особое удовольствие: бег выматывает, да и мышцы потом словно деревянные. Но я все равно продолжаю бегать, потому что боюсь старости; к тому же физические упражнения вроде бы помогают отсрочить деменцию. Хотя в те времена, когда я еще бегал на длинные дистанции (до двадцати семи километров по выходным), бывали и чудесные моменты. Как-то ранним весенним утром я бежал по лесу и наткнулся на зайчонка, щипавшего траву рядом с тропинкой. Он совершенно меня не испугался, и я стоял всего в метре от него, пока он спокойно продолжал трапезу, поглядывая на меня ясными глазами. Невинная доверчивость дикого животного тронула меня до глубины души. В оксфордском музее Ашмолин есть рисунок, выполненный чернилами и сепией. Сэмюэл Палмер, один из самых загадочных художников начала XIX века, запечатлел на холсте очень похожую сцену — раннее утро в лесу и молодого зайца, озаренного лучами восходящего солнца.

В другой раз я пробегал по берегу Темзы и заметил, как у края разломанного пирса отчаянно барахтается утка, которая явно за что-то зацепилась. Чувствуя себя героем, я прополз по стальной балке, торчавшей над водой, — все, что осталось от пирса. Оказалось, в клюв утки вонзился рыбный крючок, а леска намоталась на балку. Мне удалось освободить птицу и даже не упасть в воду. Утка сразу же нырнула, не удосужившись меня поблагодарить. Но мне хочется верить, что однажды, если со мной приключится беда на воде, эта утка прилетит и обязательно выручит меня, как бывает в сказках.