Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

— Это концепция, суть которой состоит в следующем. Если человек по какой-то причине чувствует себя несчастным или впадает в депрессию — например, из-за семейных неурядиц и всего в таком духе, — но не хочет себе в этом признаться, у него могут возникнуть головные боли или боли по всему телу либо странное ощущение жжения. Человек начинает думать, что причина его плохого настроения кроется в этих симптомах, вместо того чтобы признать, что на самом деле он, допустим, несчастлив в браке. Подобные симптомы называют психосоматическими. Их можно рассматривать как своего рода самообман. Здесь вообще признают такой диагноз, как депрессия?

— Вообще-то нет, сэр.

— Любая боль рождается в мозге. — Я ущипну себя за мизинец левой руки и продемонстрировал его младшим врачам, сидящим за столом напротив меня. — Боль не в пальце — она у меня в голове. Это мне только кажется, будто она в пальце. В случае же с психосоматическими симптомами болевые ощущения создаются мозгом без стимулов со стороны периферической нервной системы. Таким образом, боль у пациента самая что ни на есть настоящая, но лечить ее нужно совсем по-другому. Беда в том, что пациентам не нравится такое слышать. Им кажется, будто их критикуют.

— Многие женщины просто привлекают к себе внимание, — заметил Упама, один из ординаторов. — Их мужья зарабатывают деньги за границей, и им плохо одним.

Помимо пациентов с пустяковыми проблемами мы сталкиваемся и с поистине ужасными случаями. Молодая женщина, чья кожа головы почти вся изъедена злокачественной опухолью… Мужчина, умирающий от опухоли мозга… Ребенок — тринадцатилетняя девочка — с наполовину парализованным лицом. Снимок показал сложный врожденный порок развития сустава, соединяющего череп с позвоночником, что и было наиболее вероятной — хотя и весьма необычной — причиной паралича. Ни я, ни Дев не были экспертами в такого рода заболеваниях, и мы сошлись на том, что проводить операцию слишком рискованно. Упама сообщил это девочке и ее отцу, и она расплакалась.

— Она же девочка, — объяснил Упама. — Ее лицо…

Глядя на плачущего ребенка, я задумался над тем, насколько чужды мне его страдания. Я испытывал не просто отчужденность, свойственную всем врачам, — между нами лежала языковая и культурная пропасть. От чувства отчужденности никуда не деться — я понял это практически сразу, едва получил степень врача. Я не в силах помочь девочке, и никому не станет легче, если я из-за этого распереживаюсь. Однако я не мог не подумать и о карликовых шимпанзе бонобо, которые считаются одними из ближайших родственников человека в животном мире.

Исследование показало, что им присущи сострадание и доброта, а также чувство справедливости и стремление утешать сородичей (во всяком случае — членов своей группы), которым плохо. Их не научили этому священники, философы или педагоги — это заложено в них природой, и вполне логично сделать аналогичный вывод относительно нас.

Большинству молодых врачей приходится целенаправленно подавлять в себе врожденную склонность к сопереживанию — только так мы сможем эффективно выполнять свои обязанности. Нам не нужно учиться эмпатии — мы вынуждены отучаться от нее. Пациенты становятся для нас частью так называемой внешней группы, куда, по словам антропологов, входят люди, с которыми мы больше не должны себя идентифицировать. Но девочка все плакала и плакала, и мне все сильнее становилось не по себе. К тому же, убеждал я себя, единственное основание для врача претендовать на моральное превосходство над представителями других профессий заключается в том, что мы относимся — по крайней мере теоретически — ко всем пациентам одинаково, независимо от их социально-экономического класса, расовой принадлежности, национальности и уровня достатка.