Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

Я набрел на пустое помещение в разрушенной части больничного здания. Землетрясение оставило в стенах огромные трещины; многочисленные окна выходят на высокое манговое дерево; комнату наполняет шум невидимой отсюда Будхи Гандаки, стекающей с ледника горы Манаслу. Какое-то время я сижу здесь в одиночестве, надеясь что-нибудь написать, но затем меня находят два озорных непальских мальчугана. Они заглядывают мне через плечо, пытаясь рассмотреть, чем я занимаюсь, и становится ясно, что меня не оставят в покое. Я возвращаюсь в кабинет и наблюдаю за чередой входящих и уходящих пациентов.

Через три дня работа подходит к концу. К раннему вечеру у дверей госпиталя остается лишь несколько пациентов. Я сижу снаружи на белом пластиковом стуле, разглядывая размытые очертания голубых холмов, окружающих меня. На улице по-прежнему очень жарко. Дует сильный ветер, раскачивая гигантское манговое дерево. По дороге мимо больницы движется шумная свадебная процессия, которую сопровождают клубы пыли. На всех женщинах яркие наряды, а двое мужчин, возглавляющих шествие, трубят в длинные изогнутые рога. Невесту несут в паланкине, на ней вуаль и красное с золотыми переливами платье. Следом идет жених с разрисованным лицом и в пышно украшенном плаще сложного кроя. Три девочки, играющие в больничном дворе, подходят ко мне. Мы обмениваемся парой слов, совершенно друг друга не понимая. Они радостно смеются и пляшут вокруг меня, а потом снова куда-то убегают. Хотелось бы мне знать непальский, чтобы с ними поговорить! Больше всего я жалею о том, что, кроме английского, не знаю ни одного другого языка. Все, что мне остается, — сидеть и наблюдать, как ветер поднимает с иссохшей земли пылевые вихри, а дневной свет постепенно угасает.

12

Украина

Игорь, как всегда, встречает меня в аэропорту, то и дело выныривая из толпы, пытаясь меня разглядеть. Типичное для него строгое выражение лица ненадолго сменяется улыбкой, когда он замечает меня, однако с каждым годом улыбка эта исчезает все быстрее и быстрее. На смену несгибаемому энтузиазму, столь поразившему меня, когда мы познакомились, пришло нечто другое, более мрачное.

Мы целуемся в знак приветствия (эта традиция меня немного смущает). Споря о том, кто будет нести мой чемодан, в котором, как и всегда, полно подержанного хирургического инструмента, мы забираемся в машину. По дороге в больницу он громко разглагольствует на ломаном, отрывистом английском. Как-то раз во Львове — городе на западе Украины — я услышал, как говорит по-украински местная поэтесса Марьяна Савка, и только тогда осознал, что украинский язык может быть прекрасным, а вовсе не напыщенно-строгим, каким он звучит в устах Игоря.

— Финансовый кризис — просто кошмар. У всех проблемы с деньгами. Все недовольны. До кризиса мои врачи получали под две тысячи долларов, а теперь — четыреста-пятьсот долларов в месяц.

Монолог прекращается, лишь когда мы приближаемся к больнице. Я знаю, что перед маленьким тесным кабинетом уже выстроилась длинная очередь: все эти люди ждут меня, у большинства — крупные, сложные опухоли мозга или другие серьезные, зачастую безнадежные заболевания.

— Две акустические опухоли на сегодня, — говорит Игорь.

Мы проезжаем мимо уродливых многоэтажек на окраине города: в морозной дымке они выглядят особенно унылыми и неприветливыми. На земле тонкий слой снега.

Уже не в первый раз я думаю о том, какой мрачной на вид может быть Украина и насколько выносливым должен быть ее народ, чтобы выжить.

— Много любопытных случаев, Генри, — радуется он.

— Для вас, может, и интересные, — угрюмо отвечаю я.

— Что-то после выхода на пенсию вы растеряли весь энтузиазм. — В его голосе слышится неодобрительная интонация.

— Может, я просто старею.

— Нет-нет-нет! — восклицает он, а затем, возвращаясь к своей излюбленной теме, рассказывает о том, что за прошлый год обанкротилось двадцать украинских банков.