И Сара возвращалась домой и корила себя за то, что была недоброй, что иногда ей в голову приходили мысли, что если бы она была у родителей одна, то мама относилась бы к ней лучше, а отец имел бы для нее больше времени.

И поэтому она не ела ветчины, которую обожала, чтобы себя покарать за то, что была эгоисткой.

Или не ходила с ними в воскресенье в кино. Так как зло должно быть наказано. Только чаще молчала, потому что Ирена говорила о вещах более интересных, и ее отметки в школе были более важны, чем ее, Сарины. И действительно: «Как ты хорошо со всем справляешься, детка», – говорил отец, обращаясь к ее сестре, и теперь уже никогда не хвалил Сару.

– Пойми, ей необходима наша поддержка, – убеждала ее мама, усаживаясь на краешке кровати. И клала одно яблоко на подушку Саре, а другое на подушку Ирены, а Сара хотела получить от мамы то, что не дают никому, и ненавидела себя в душе за это желание.

– Сегодня у нас праздник, Иренка сдала математику, – сообщал отец и вынимал из сумки безе, а ведь Сара предпочитала кремовое пирожное, и у нее были лучше отметки, чем у Ирены, только по этому поводу в доме никто не устраивал никаких праздников.

Это было несправедливо.

И Сара поплакала в ванной и еще сильнее стала себя ненавидеть за то, что не может быть такой доброй и не может радоваться, а только притворяется, что ей «это ничуть не мешает».

Хуже всего было то, что уже никто и не помнил, что Сара не закрывала рта, задавая вопрос за вопросом, на которые она обязательно хотела найти ответ в ту же минуту, невзирая на обстоятельства.

Никто не помнил, что она трещала без остановки, не обращая внимания на то, что вместо «р» у нее вырывалось «д» или наоборот – «наободод». И почему это не являлось теперь проблемой, хотя вызывало смех, главным образом у Иденки.

И мама усмехалась себе под нос, когда смущенная Сара прибегала из школы и кричала с порога:

– Мамочка, я получила четверку!

И это так было несправедливо.

Во время сильного возбуждения к Саре возвращался этот «холедный» ротацизм.

– Холеда! – в сердцах кричала Сара вместо «холера», и отец нет чтобы сурово сморщить брови, ибо ругательства возбранялись, а слегка усмехался и не обращал на Сару внимания.

В один прекрасный день она решила говорить меньше, возможно, кто-нибудь это заметит, и тогда спросит:

– Детка, а что ты такая молчаливая?

Или:

– Клыска, что с тобой такое делается?

Но никто не спросил, все слушали только Идену и были довольны, что она так хорошо со всем справляется.

А Сара знала, что она бездушная эгоистка, и это знание доставало ее еще сильней.

– Наша девочка взрослеет, – говорил отец, в то время как Идена извергала из себя миллионы слов, махала при этом руками, и от нее невозможно было оторвать глаз, а Сара молчала.

– Доченька, ты созреваешь, – говорила мама, и план Сары, что надо больше молчать и тогда все обратят внимание на ее странное поведение, сгорел как свеча.

Ну и что, в конце концов, она могла? Она не была так красива, и так умна, и так хороша, а также не была так несчастна, как Идена.

У нее были родители и проблемы с челюстью. И вдобавок в минуты стресса или от избытка радости ей случалось не выговаривать «р».

Однако Сара любила Ирену. Ирена была старше, знала, что делать, чтобы нравиться мальчикам, знала, как попасть в театральную школу, знала, как стать хорошей актрисой, и знала, что на Сару можно всегда рассчитывать.

* * *

Однако в последнее время Сара взбунтовалась.

Особенно против использования ее как няньки по требованию. А бунтовала не потому, что не хотела лишний раз поиграть с Матеушем, а потому, что хотела своих детей.

* * *

– Клыска, – в этот раз голос Ирки звучал радостно.

И Сара глубоко вздохнула, так как был только вторник.

– Это я.

– О, как я рада тебя слышать! – Голос зазвучал еще радостней.

И Сара вздохнула еще глубже.