Лазурный берег - Кивинов Андрей Владимирович

Тимофей искренне не понимал, чего париться, если человек утоп всего на десять минут. Он сам однажды в Саргассовом море утоп на целые сутки. Ничего — откачали. Месяц, правда, под капельницей валялся в клинике. Но тоже беда не большая: спонсоры все оплачивали...

— А вот еще был случай,— впал в лирические воспоминания Пастухов.— Был у меня как-то один навороченный такой проектец. Пешком, значит, зимой через тайгу от Иркутска на Наймакура. И где-то, значит, посередине пути встречаю я, значит, медведя, мать-перемать...

Игорь с Василием путешественника не слушали. Телефон полиции — немыслимо! — был занят. Вряд ли такое случается во Франции часто. А вот случилось — в самый роковой момент.

Дима никогда не кололся. Серов тем более. Николай по молодости, только переехав в Питер, с полгода торчал, но науку точно находить вену и по ходу дела знал слабо, доверяясь корешам, а со временем и совсем забыл.

Короче, долго торговались, кто будет вводить в вену плененному Лысяку двойную дозу «оттягивающих» витаминов. В конце концов согласился Дима. Когда раствор пошел в кровь, Лысяк задергался, как под электрошоком.

— Не загнется? — опасливо дернулся в такт жертве Серов.

— Не загнется,— Дима хлопнул Анри по плечу— Мужик молодой... почти.

И начал охаживать Переса увесистыми пощечинами:

— Эй, придурок! Просыпайся!.. Рота, подъем! Лысяк медленно открыл один глаз. Левый. Закрыл.

Так же медленно открыл правый. Услышав грозный вопрос Димы «ты кто такой?», Перес неестественно захохотал. Как от щекотки.

— Чего это с ним? — забеспокоился Серов.— Крыша не съехала?

Он беспокойно покосился на дверь, за которой продолжал бушевать Троицкий. Не раздолбал бы яхту...

— Я ей съеду! — фыркнул Дима.— Щас успокою, не ссать! Я говорю, кто ты такой?!

На сей раз Диме закатил гостю совсем уж увесистую пощечину. Тот продолжал хохотать.

— Мсье, я не понимаю... Не смешить меня...

— Вот, гад,— русский забыл! Ничего, щас вспомнишь! — возмутился Николай.

Он отстранил Диму, шагнул к Лысяку, стянул галстук на его шее... Серов и Дима предостерегающе подняли руки: удушишь, дескать, сейчас.

Но с Лысяком ничего не случилось. Он корчился от боли, но из состояния веселья не выходил.

— Хи-хи-хи. Что вы делаете? — заливался Лысяк.— Мне же больно. Хи-хи-хи.

— Ну до чего нация тупорылая! — изумился Дима.— Вся им это... ля-ля-фа... се-ля-ви... Его душат, козлину, а он рыгочет.

Он снова принялся мучить киллера:

— Удавлю, сволочь! Говори, кто Демьяныча заказал?! Где матрешки заряженные?!

— Отпустите, мне больно...

Это были первые слова, которые Перес произнес по-русски. И без нервического хохота.

— То-то же! — Николай удовлетворенно отпустил галстук.— Уф! Вспотел аж. Скотина французская...

Серов наклонился к Пересу, заглянул в неестественно блестящие глаза:

— Отлично. Очухался, недоносок. Кто ты?

— Я — граф! — валяясь в изнеможении в кресле, Перес, тем не менее, ухитрился лафосно вздернуть подбородок.

— Граф? — недоверчиво хмыкнул Серов.— Погоняло, что ли? Ты из каких вообще?.. Под кем работаешь? Сосульку знаешь?..

— Граф Анри Перес... — заявил граф Анри Перес. И вновь расхохотался: — Моя бабушка была есть фрейлина императрицы. Я дворянин, я требую уважения меня!

— Ты переборщил, похоже,— с укором сказал Серов Николаю.

Если этот спрыгнул с катушек, Демьяныч не простит. Кого-то со злости уложит на месте. Придется сдавать Белое Сердце.

— Представляйте, императрица так любит петь...— воодушевленно болтал Лысяк,— так любит, так любит... Сопрано, хи-хи-хи. А бабушка у нее солистка... Калинка-малинка-малинка-моя-моя-ягода-калинка-твоя-не-моя...

— Твоя — не моя, тьфу! — плюнул Серов.— Слышь, Димон, вколи ему еще че-нибудь, чтоб замолк.

Дима набрал в шприц слабый раствор успокоительного,

— Господа, я с детства боюсь уколов... — заверещал Перес.