Космопорт - Сергей Чернов (1999)

Проходим макеты станций и кораблей, немного задерживаюсь у барокамер и внимательно разглядываю центрифугу.

— До двадцати «же» может разгоняться, — поясняет Мелихов. — Хотя на максимальные обороты никогда не выводим. Обычный предел — десять «же». Не хотите попробовать? Вы вроде в хорошей форме, три-четыре «же» должны выдержать.

Запросто! Соглашаюсь, и центрифугу начинают готовить к старту. Меня взвешивают. Кажется, это нужно для формирования противовеса. Прошлый век, ржавую балку им на дряблые плечи! Можно же сделать автоматическую регуляцию, искин даже в режиме дрейфа накидывает схему, в результате которой утяжелённой конец придвигается ближе к центру, тем самым возвращая центр тяжести на ось вращения.

Надо по прилёту домой глянуть, как у нас сделано. Что-то поздно я об этом подумал. Возникает гадкое чувство на основе простой истины: «хочешь сделать хорошо — сделай сам». Возникает и с гнусной усмешкой подсказывает: именно так и будет.

С другой стороны, простота — тоже плюс. Меньше шансов сломаться.

Наконец, процедура подготовки заканчивается. Мелихов поглядывает с некоей долей мальчишеской гордости — вот что у нас есть! Усаживаюсь в кресло. От испытаний вертикальной нагрузкой отказался, позвоночник надо беречь.

Центрифуга начинает раскручиваться. Мне не надо говорить, что фокусировать глаза надо на противоположном конце. Только он неподвижен в нашей общей системе координат.

«Два с половиной же», — сообщает механический голос в наушниках. Руки, немного голову поднимаю спокойно, двигаю пальцами.

«Три. Четыре. Четыре с половиной», — нагрузка уже чувствительная, но дискомфорта не вызывающая.

«Пять. Шесть. Семь», — что-то они размахнулись. Решили, что глава космического агентства обязан выдерживать нагрузки, положенные рядовым космонавтам?

«Восемь!», — голос механический, но откуда злорадные нотки? Двигаться уже трудно, хотя с усилием ещё возможно. Дышать тоже становится трудно.

«Девять! Десять!», — ликует механический голос. Двигаться не пытаюсь, все усилия на дыхание.

«Одиннадцать! Двенадцать!», — захлёбывается восторгом голос. С-цуко! Какого хрена, ржавый якорь вам в зад через глотку! На грудь наваливается тяжелейшая плита, чувствую, как щёки и всю кожу стягивает к затылку.

«Пятнадцать! Шестнадцать!», — дышать невозможно, даже не пытаюсь, наращивая давление в лёгких для хоть какого-то противостояния. Изо всех сил пытаюсь не скользнуть в беспамятство. С трудом отгоняю зелёную пелену перед глазами.

«Восемнадцать!», — тёмно-зелёная волна накрывает глаза и выключает сознание…

В это время сотрудники и побледневший Мелихов бестолково суетятся, трясут оператора. Наконец, кто-то догадывается сорвать топор с пожарного щита и рубануть по кабелю, который возмущённо брызгает искрами. Вой центрифуги постепенно стихает, собравшиеся потрясённо смотрят на труп гостя центра с вытекшими глазами…

Такую картинку быстренько накидал искин, мгновенно переключившийся в режим паранойи. Огромный ему поклон. И отрицательный ответ хозяину ЦПК:

— Когда совсем станет нечего делать, обязательно приду покататься.

— Боитесь?

Он что, на слабо меня пытается поймать? Как подростка?

— Конечно, боюсь. Только не центрифуги, — и откровенно поясняю на вопросительный взгляд. — Вы несколько десятилетий работали филиалом НАСА. У вас тут если не каждый первый, то каждый второй, точно американский шпион и диверсант. Ваш персонал с ними взасос целовался.

— Зря вы так, — смурнеет Мелихов. — Было время — дружили, настало другое время, все всё понимают.

— Свою жизнь на это закладывать не собираюсь! Реальная практика уже много раз показала, что не все понимают.

Возвращаемся к нему в кабинет. У нас масса дел. Надо взять программу обучения с пометками пройденных тем. Табели курсантов с результатами испытаний и оценками. И сразу ясно, что совсем не зря закопался в бумаги.