Космопорт - Сергей Чернов (1999)

— Ты чего пропал-то? Обещал с детьми посидеть, а сам хвостом махнул и был таков, — Басима ворчит добродушно, но с претензией.

Это Алиса притихла, а бабушка пока беды не чует. Внутри всё-таки что-то поднимает голову, и понимаю — кусок в горло не полезет. Ну и ладно. Раньше начнётся, раньше закончится.

— Алис, собери меня в дорогу, я уезжаю.

Мирные и спокойные слова, однако производят впечатление ударившей рядом молнии. На долгие две секунды зависает такая давящая тишина, что весело галдящие детки испуганно замирают. Затаились, как мышата.

— Вить, ты что, с ума сошёл? — голосок Алисы подрагивает.

— Ты ж на неделю обещал! — Басима приходит в себя.

— Кончилась неделя… — ухожу в комнату, Алису не дождёшься, сам соберусь.

Дожидаться не пришлось, заходит и подпирает плотно закрытую дверь. Лицо темнее тучи, даже глядеть на неё тяжело.

— Что случилось-то, Вить?

— Погоди, щас упакуюсь, расскажу. Что, я вам каждой отдельно буду объяснять?

Объяснить надо, нечужие же. Это кого-то можно тупо послать, сопроводив пинком или зуботычиной. Со своими так нельзя.

Сталкивался с подобным много раз, так что рефлекс, слава небесам, есть. Вот хотя бы случай с Дерябиным, когда он от ума великого, не иначе, попробовал меня задвинуть под плинтус перед Амиром. Получил мгновенный и адекватный ответ на глазах пресловутого Амира, который теперь и мысли не допускает хвост поднять. Знает, что моментально отсеку.

Исходить надо из того, что муж и отец — глава семьи и слово его непререкаемо. Авторитет руководителя, отца, учителя должен стоять непосредственно рядом с божественным. Так сказать, глас отца/учителя/командира — глас божий. В принципе, неподчинение допустимо в особых случаях. Например, в случае ошибочного приказа, который физически выполнить невозможно. Но и тогда неисполнение родительской воли пусть по объективным причинам должно вызывать чувство внутреннего дискомфорта.

— Я утром что сказал? — сижу уже в гостиной, самые важные разговоры нужно вести здесь, а не на кухне. — Дети — на зарядку, умываться, потом за стол. Так?

Басима глядит скептически, Алиска смотрит в сторону, дети тихо жмутся к ней на диванчике.

— А ты, бабушка, что сделала? Мимоходом отменила мой приказ и даже Мишке со мной не позволила уйти.

— Ой, ну и что? Подумаешь, цаца какой великий… — Басима небрежно отмахивается.

— Заметь, бабушка, ты это при детях говоришь, — стараюсь быть спокойным, но голос наполнен арктической стужей. — Я тебе сейчас объясню. Ты только что сказала детям, что их отец — невеликая цаца. Утром отменила мои слова.

От моего голоса воздух в комнате промораживается так, что все ёжатся.

— Я тебе объясню, дорогая бабушка, что ты сделала. Ты взяла мой отцовский авторитет и вытерла об него ноги. На глазах у детей. Теперь я им не отец, а дальний родственник. Добрый двоюродный дядюшка, с которым можно пообщаться, поиграть, но слушать которого необязательно.

Слова окончательно превращаются в колючие ледяные глыбы. Детки таращат испуганные глазёнки.

— Я командую сотнями людей, мне скоро федеральные министры кланяться начнут, а в этом доме на меня все хрен кладут. Даже те, у кого его нет.

— Это мой дом, — поджимает губы бабушка, — и я в нём хозяйка.

— Ну и хозяйничай себе на здоровье. Я разве против? Алиса, собирай детей, я вас на Байконур отвезу. Как раз детский садик надо организовывать, там и будешь работать.

— Что… — Басима хватается за сердце.

Нечасто можно видеть, как быстро обычное живое лицо делается алебастровым. Сужаю глаза. Э, нет! Ей, конечно, становится нехорошо, но на сердце она никогда не жаловалась. Есть, есть доля притворства. Встаю.