Книга воспоминаний - Петер Надаш

«Тем более приятно увидеть утром роскошное голубое небо! Не правда, это просто фантастика?» – громко, с набитым ртом вмешался мой сосед слева, который, поднеся вилку с нацепленной на нее креветкой чуть ли не мне под нос, продолжил, что я должен понять его правильно, к кухне отеля у него никаких претензий, даже наоборот, здесь все замечательно, просто фантастика! хотя он сторонник простой и здоровой пищи, и никаких соусов! никаких приправ! и если мне хочется отведать действительно что-то замечательное, то он рекомендовал бы мне последовать его примеру, потому что креветки на редкость вкусные, сочные, свежие и мясистые, раскусишь – и ощущаешь блаженство, вкус моря на языке. Блаженство, фантастика, урчал он еще не раз, но я чувствовал, что обращается он не ко мне, а скорее к заглатываемым кускам, потому что с каким бы жаром, воодушевлением, быстротой ни запихивал он в себя еду, с каким бы наслаждением и причмокиванием ни разгрызал, ни разжевывал, ни рассасывал все эти деликатесы, казалось, будто полностью удовлетворить свои вкусовые рецепторы он был все же не в состоянии и вынужден был как бы вслух уговаривать свои ощущения, точнее сказать, словно бы подкреплять громкими комментариями недостаточную уверенность в том, что все поглощаемое им действительно аппетитно; на его тарелке и даже вокруг нее громоздились уже горы шелухи, огрызков, костей и косточек, и, как я позднее заметил, несмотря на отчаянные, забавляющие меня усилия официантов, вокруг моего соседа всегда царил настоящий бедлам, потому что он вечно что-нибудь разливал, опрокидывал и расплескивал, от порывистых движений салфетка его сбивалась набок или падала на колени, а иногда ее приходилось выуживать даже из-под стола, и кругом, не только на скатерти, но и на его черной, явно крашеной козлиной бородке, на широких лацканах сюртука и на галстуке небезупречной свежести, было полно крошек, но все это его, казалось, нимало не беспокоило, ну разве что кроме совсем уж скандальных случаев, когда он, положим, жестом некоторого сожаления провожал выскользнувший из-под его ножа на скатерть кусок сочной говядины, и при этом он продолжал беспрерывно и неустанно болтать, сопровождая свои слова смачным чавканьем и жеванием, от которого ходил ходуном его тщательно выбритый кадык, но лицо все же оставалось неподвижным и почти неулыбчивым, напряженным, испещренная чешуей морщинок кожа была нездорово бледной, а глубоко посаженные глаза подрагивали в затененных глазницах нервно и как бы испуганно.

За длинным столом сидело человек двадцать, а прямо напротив меня прибор оставался еще нетронутым.

Младшая из двух дам завтракала в перчатках, на что, конечно, нельзя было не обратить внимания, и, взглянув на эти неестественно гладкие белые перчатки, я испытал почти то же полуобморочное состояние, как днем раньше, когда она так беспощадно разоблачила передо мной тайну своих рук.

Я небрежно расстелил на коленях салфетку, но, ощутив на своем лице и глазах, на костюме и галстуке напряженные взгляды, понял, что плотно позавтракать мне не удастся.