Книга воспоминаний - Петер Надаш

Я, кажется, собирался еще обдумать тот бесполезный вопрос, каким образом человек заманивает мир в сеть своих непонятных целей и как он сам попадает в сети, расставленные для него другими.

Клонящееся к закату солнце иногда на мгновенье показывалось из-за растянутых, закручивающихся спиралью тяжелых свинцовосерых туч, в прогалинах между которыми отсвечивал желтыми, синими, красными переливами далекий купол неба; дул сильный ветер, но на плоском пригорке, кроме нас, уцепиться ему было не за что, и потому окрестности были почти безмолвны.

Только время от времени откуда-то доносились птичьи голоса; по земле проплывали размытые длинные тени и холодные рдяные блики.

В прозрачном воздухе все линии на равнине, чуть скривленные и извилистые, уходящие к горизонту, глаз воспринимал резко прочерченными и близкими; подобным же образом тело воспринимало студеный воздух, холод не пробирал все члены, а словно бы обтекал, очерчивал их, придавая движениям свежесть и энергичность.

Такие ощущения человек испытывает только в северных регионах, где все прозрачно, а чистый холод словно отталкивает от себя тепло тела и в то же время дает почувствовать внутреннюю энергию этого тепла, наделяет вас простотой и решительностью.

Она ненадолго остановилась, я сделал еще несколько шагов; видимо, понимая, что в этих бескрайних просторах чрезмерная близость не слишком уместна, она не стала дожидаться, пока я с ней поравняюсь, а лишь бегло глянула на меня и, убедившись в моем присутствии, двинулась дальше; и только потом сказала, что нельзя на Зиглинду сердиться, она славная девушка, Зиглинда всегда и во всем права.

Когда мы поднялись на вершину лениво вздымающегося над окрестностями холма, природная краса раскрыла перед нами свой новый облик с таким спокойным достоинством, что слова могли только оскорбить ее.

Отсюда тропа спускалась круче, извилистей, словно земля, поднявшись плавной волной, обрушилась под своей неимоверной тяжестью; в низине, защищенное от ветров, светлело белесым глазом маленькое озерцо, чуть дальше тянулись полоска жнивья и уходящая к горизонту зазубренная опушка леса, а в дополнение ко всей этой милой величественной красоте по гладким складкам ложбин было разбросано несколько одиноких шарообразных кустарников.

Какое-то время мы стояли на этом, казалось бы, очень высоком, но в действительности довольно низком холме, любуясь чудом природы в знакомой позе неспешно прогуливающихся экскурсантов, которые о подобных зрелищах обычно рассказывают потом с восторгом в голосе, нет, то была красота, такая неописуемая красота, что невозможно было пошевелиться, так бы там и стоял до скончания века! остался бы там навсегда, что, признаемся, есть не более чем окрашенное ностальгической грустью признание в том, что, как бы ни нравилось нам природное зрелище, мы не знаем, что нам с ним делать, не можем отождествиться с ним, хотели бы, но не можем, оно слишком для нас велико, слишком размашисто, и сами мы слишком чужды ему, быть может, мы слишком живые, и, может, для этого нужно умереть, а пока нас тянет переместиться в нем, поискать другую, какую-то, может быть, окончательную точку обзора, хотя мы и правда совершенно спокойно могли бы остаться и здесь, ведь для самой природы, взятой без нас, всякий вид, в том числе и этот, является окончательным; а когда мы спустились по тропке до уровня озера, до уровня успокаивающего и более прозаичного, откуда зрелище уже не казалось бесконечно, невыносимо прекрасным, Тея остановилась и повернулась лицом ко мне.

Бывает, что она готова ей выцарапать глаза, сказала она хрипловатым, спокойным и доверительным голосом.

Словно перенимая спокойствие ветра, туч, очертаний пейзажа, ее голос тоже закручивался назад, возвращался, правда, в совсем недавнее время.

Но если бы не она, сказала Тея, то возможно, она бы убила себя.