Книга воспоминаний - Петер Надаш

Я пошел, не удивляясь тому, что дрожу; я боялся, но казалось, будто не было в мире таких тревог и страхов, к которым я не мог бы приучить себя, хотя я, конечно, протестовал, пытался себя защитить, но та самая сила принуждала и привораживала мое бьющееся в конвульсиях тело к скрываемым от себя самого потаенным желаниям и в конце концов заставила взвалить на себя и покорно нести то ужасное бремя, которое выпало мне в моей жизни; и путь в этой борьбе оказался настолько долгим, что ноги мои сделались словно ватные, хотя подметки еще стучали, я больше не чувствовал под ногами надежной почвы и, как эпилептик, которого настиг очередной приступ, не мог контролировать свои члены, я чувствовал, как из открытого рта вытекает слюна, я бил ногами, задыхался, судорожно махал руками, но ничего так и не изменилось: разверстая черная пасть темного, окруженного кустиками с облетевшей листвой небольшого строеньица открывалась и вновь закрывалась, с грохотом, скрежетом, скрипом, и из нее, хорошо различимое, доносилось чье-то разгоряченное, человеческое несомненно, дыхание.

Строеньице стояло неподвижно и грузно, проецируя на темный фон неба свой ажурный карниз, и я, не осмелившись даже крикнуть, вошел внутрь.

Надо ли удивляться, что наутро я проснулся разбитый, как будто сна всю ночь не было ни в одном глазу, хотя, судя по состоянию дурмана, спать я должен был глубоко, и в своей неудовлетворенности хотел было снова заснуть: вдруг теперь, в новом сне все же произойдет то, на что я надеялся, но свет в комнате был настолько резкий и яркий, как будто снаружи, за плотно задвинутыми белыми шелковыми занавесями, выпал снег; было свежо, почти холодно, из коридора иногда доносились мягкие шаги, а откуда-то снизу, по-видимому из столового зала, слышался тихий и мерный перезвон посуды, иногда пронзительный лязг, обрывки пререканий, скрип дверей; и казалось, будто от этого скрипа затворилась та дверь, хлопанье которой не давало покоя мне ночью, потом раздался короткий женский смех, но все это звучало приглушенно и благостно, дружественно, отдаленно, и мне ничуть не хотелось выбираться из постели, потому что эти знакомые с детства милые утренние звуки предупреждали меня о том, что мне придется снова включиться в ту самую жизнь, которая своей видимой беззаботностью и непринужденностью была теперь мне крайне не по душе; нет, все же нельзя было приезжать сюда, подумал я с раздражением и, повернувшись на другой бок, закрыл глаза, пытаясь погрузиться обратно в тепло, в темноту, которые все же давал мне сон; но куда же еще, если не сюда?

Обрывки сна действительно еще витали перед глазами, и снова уснуть мне казалось не трудным, тот мужчина все еще так же стоял у блестящей смоленой стены туалета, протягивая мне розу, но я не хотел принимать ее, потому что на его пухлом и белом лице застыла отвратительная ухмылка, и что интересно, роза показалась мне синей, лиловато-синей, еще не совсем распустившийся мясистый крепкий бутон, и мужчина предлагал мне себя так настойчиво, как будто было не утро, а все еще ночь, которую я провел у него.