Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

В день слушаний мне предстояло провести несколько срочных операций, которые никак нельзя было отложить. Я приступил к работе в семь утра и вынужден был оперировать в ускоренном темпе, что ненавижу делать. Я не выспался и сильно злился из-за того, что меня отвлекают от работы под столь нелепым предлогом.

Никто не собирался платить мне за бездарно потраченное время, но юристу, несомненно, полагались сотни, а то и тысячи фунтов за попытки выведать у меня, какой точки зрения придерживается медицина. Я знал, что смысла в моем присутствии нет, так как мы с пациенткой виделись всего два раза, да и то четыре года назад. Я ровным счетом ничего о ней не помнил, а в распоряжении юристов и без того имелись копии моих писем. Добавить к тому, что я изложил в них ранее, было нечего. Итак, я чертовски злился и за день до слушаний позвонил адвокату, чтобы высказать все, что об этом думаю.

Офис адвокатской конторы размещался в огромном здании сразу за лондонским Тауэром — в этакой постмодернистской башне из стекла и мрамора. Исполненный праведного гнева, я прошествовал мимо мужчин в строгих костюмах, куривших у входа, и зашел внутрь, держа в руках складной велосипед и дипломат.

У секретаря в элегантной униформе я получил ламинированный гостевой пропуск, преодолел турникет из нержавеющей стали и поднялся на седьмой этаж в одном из многочисленных скоростных лифтов, в кабине которого висели затемненные зеркала. Сколько времени мы сэкономили бы, будь у нас в больнице подобные лифты!

Выйдя на седьмом этаже, я очутился в трехуровневом атриуме все с теми же мраморными стенами и полом. Из высоких зеркальных окон открывался панорамный вид на деловой центр Лондона — на здание Ллойда и ряд не менее внушительных офисных зданий, окружавших его. Я объявил о своем прибытии, после чего вынужден был какое-то время подождать. С угрюмым восхищением созерцал я город на фоне ясного неба: «Ну чем не Вавилон! Блестящее сердце культуры расточительства, поглощающей и саму себя, и планету». По винтовой лестнице из стекла, стали и дерева твердой походкой спустился судебный адвокат — лощеный, худощавый, одетый в серый костюм в тонкую полоску, — которого Верховный суд назначил для снятия моих показаний. Он представился и, как мне показалось, несколько извиняющимся тоном поблагодарил меня за то, что я пришел.

— Не очень-то я рад тут присутствовать, — прорычал я.

— Да-да, мне так и сказали, — вежливо ответил он.

Он провел меня в роскошный, но безликий зал без окон, обставленный хромированной мебелью из американского ясеня: там уже сидели британский королевский адвокат (со стороны истца) и юрист из Америки (со стороны ответчика). Последнему на вид было за пятьдесят: короткие седые волосы, подтянутая фигура, дизайнерский пиджак спортивного покроя. Зато пожилой тучный королевский адвокат определенно не был завсегдатаем спортзала. Он был одет в мятый белый льняной костюм, контрастировавший с красным лицом, и носил очки с полукруглыми стеклами.

— Доброе утро, джентльмены, — произнес я, переступив порог.

Я почувствовал некоторое превосходство над ними, так как знал, что от меня они ничего не добьются.

После того как всех представили друг другу, мужчина с видеокамерой уныло зачитал описание процедуры слушаний. Я принес клятву (хотя скорее выразил свое согласие, чем поклялся на предложенном мне потрепанном экземпляре Библии) и затем подвергся непродолжительному перекрестному допросу. Но все, что я мог, — это подтвердить достоверность медицинских записей, сделанных мною четыре года назад, и добавить, что никаких подробностей, связанных с этим случаем, я не помню. Американский юрист, как и ожидалось, попытался вытянуть из меня экспертное мнение по поводу хлыстовой травмы в целом, но я отказался в этом участвовать.