Я заглянул ему через плечо. Два практиканта оперировали отрубленную человеческую голову, зафиксированную с помощью стандартного черепного зажима — такие используют большинство нейрохирургов. Два больших куска шейной кожи были сшиты вместе, образуя некое подобие культи, а из шва капала жидкость неизвестного происхождения. Если бы не обширный опыт препарирования трупов в годы обучения на медицинском факультете, думаю, после этого зрелища меня еще много ночей мучили бы кошмары. Голова в стандартном черепном зажиме — а такую картину мне довелось наблюдать тысячи раз во время операций на живых пациентах — показалась мне на редкость жуткой и отталкивающей, ведь тела при ней не было.

Итак, я присоединился к группке людей, собравшейся вокруг двух практикантов, которые под руководством инструктора проводили краниотомию: они вскрывали черепную коробку отрубленной головы, следя за происходящим через дорогостоящий операционный микроскоп. Вид оборудования, окружавшего столы, на шести из которых лежали под наркозом свиньи, а на одном — отрубленная голова, потряс меня. Всю эту аппаратуру общей стоимостью в сотни тысяч долларов производители предоставили центру бесплатно, и использовалась она исключительно для практики. Я смотрел, как практиканты неуверенно сверлили череп, как вдруг меня со спины окликнул молодой человек, к моему изумлению одетый почти как ниндзя — в абсолютно черный хирургический костюм.

— Профессор! — В его голосе звучал ярый энтузиазм, характерный для тех, кто торгует медицинским оборудованием. — Вы только взгляните на это!

Он указал на красиво разложенные миниатюрные титановые пластины, крошечные винты и разнообразные инструменты. Все они уместились на черном пластиковом подносе: каждый предмет лежал в выемке, идеально подходящей по форме. Кстати, титановые пластины предназначены для закрытия черепа после операции — в данном случае, конечно, ради практики.

— Вы уже опробовали наши новейшие электрические отвертки?

Он протянул мне изящную миниатюрную отвертку на батарейке. Полагаю, она сэкономила бы мне пять секунд и потребовала ненамного меньше усилий, чем обычные отвертки, которые я использую под конец операции, чтобы закрыть череп пациента титановой пластиной. Я принялся щелкать кнопкой включения, не переставая поражаться расточительности американской медицины.

— Как вам? — спросил торговый представитель.

— Великолепно, — ответил я, припомнив, как во время перелета в Хьюстон, перед самой посадкой, пилот по громкой связи объявил, что сейчас великолепный момент для того, чтобы посетить уборную.

Один из инструкторов, завидев меня, начал сзывать практикантов:

— Ребята! К нам пожаловал маэстро! Профессор, не могли бы вы поделиться с нами хирургическими премудростями?

Мне стало чуть неловко перед боровом, которого оперировали в соседнем отсеке.

Обрадованный тем, что мне удастся сделать что-нибудь полезное, я надел перчатки, подошел к микроскопу, поправил его и заглянул в мертвый мозг.

— У вас тут есть нейрохирургический ретрактор? — спросил я.

Очевидно, ничего подобного не было, так что я взял небольшое долото и слегка приподнял лобную долю мозга. Крови, разумеется, тоже не было, но по структуре мертвая ткань не сильно отличалась от живой.

— От формальдегида все становится жестким и плотным, да и запах отвратительный. Где они только берут эти свеженькие головы? — пробормотал я, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Наверняка подобрали труп бродяги с улицы, — предположил кто-то.

Я рассек переднюю мозговую артерию, объясняя, как проводить резекцию (то есть удаление) прямой извилины мозга, чтобы добраться до аневризмы передней соединительной артерии.

— Прямая извилина отвечает за обоняние, — объяснил я своей немногочисленной аудитории. — Некоторые проблемы с обонянием определенно лучше, чем повторное кровоизлияние и смерть, что неизбежно случится, если оставить аневризму как есть.