Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

К часу пополудни Игорь наконец начал вскрывать голову пациентки. Я с беспокойством подумал о том, что операция грозит затянуться до позднего вечера. Храбро пройдя мимо солдат, охранявших вход в больницу, я отправился на прогулку в небольшой парк, расположенный поблизости, — впервые я отважился на нечто подобное только после Майдана. Внезапно потеплело — я скользил по тающему льду под угрюмым небом. Передо мной кружила рыжая белка с длинными заостренными ушками. Когда я чересчур приближался к ней, она пугалась и взбиралась на ближайшее дерево. Я признался белке, что мне все труднее помогать Игорю с серьезными операциями, а затем побрел обратно в больницу, показал охранникам паспорт и вернулся в операционную.

Череп пациентки был практически полностью вскрыт, и Игорь вовсю орудовал за операционным столом. Я занял привычное место на жесткой каталке в углу наркозной комнаты. Дверь в операционную была приоткрыта, так что иногда я слышал, как Игорь покрикивает на медперсонал. Кости черепа он резал с помощью привезенного мной пневматического сверла, подключенного к компрессору. Сам компрессор стоял рядом с каталкой, на которой я лежал: каждые несколько минут, когда возникала необходимость в дополнительной порции сжатого воздуха, он издавал оглушительный рев. Я то погружался в сон, то снова просыпался. На часах половина третьего — а они только начали разбираться с костями! Уже не впервые я мысленно зарекся приезжать на Украину. Прежде я не раз проводил поздние операции, но прекрасно понимал, что это не лучший вариант… Да и была ли в этом острая необходимость? Действительно ли Игорю нужно заниматься столь редкими и тяжелыми случаями? «Так больше продолжаться не может», — твердил я себе. Я постоянно злился, и это слишком сильно напоминало мне работу в лондонской больнице.

В какой-то момент Игорь попросил продолжить операцию за него. Он действовал неторопливо и осторожно, но ему никак не удавалось найти зрительный нерв, поэтому возникла необходимость в моей помощи. Едва я устроился в операционном кресле, от злости не осталось и следа. Операция продвигалась неплохо. Я чувствовал себя собранным и счастливым, меня переполняли неистовое волнение и возбуждение — я наслаждался работой. Несколько часов я аккуратно разрезал прилегающие ткани, чтобы добраться до зрительного нерва — работать приходилось на участке шириной всего один сантиметр. Но когда зрительный нерв показался, я понял, что впустую потратил время: он был настолько истончен под тяжестью опухоли, что вернуть девушке зрение в левом глазу не представлялось возможным.

— Она была слепой на левый глаз? — спросил я Игоря.

Мне только и сказали, что зрение пациентки сохранилось на двадцать процентов. Больше никто ничего не знал. Тут я понял, что допустил серьезную ошибку. Следовало побольше расспросить о ее зрении, прежде чем приступать к операции. Знай я, что девушка уже ослепла на левый глаз, я бы не стал возиться столько времени, пытаясь найти и сохранить левый зрительный нерв.

После трех часов напряженной работы от опухоли осталась совсем небольшая часть, но я не на шутку устал. Было поздно, и я решил, что Игорь без труда удалит остаток опухоли самостоятельно. Справлялся он неплохо, хотя впоследствии по его комментариям я понял, что недостаточно хорошо объяснил ему анатомию зрительных нервов. Я пошел перекусить, а вернувшись, обнаружил, что Игорь успел удалить опухоль, но повредил перекрест зрительных нервов — место их пересечения. Это всецело моя ошибка: мне следовало проконтролировать Игоря, когда он удалял последний фрагмент опухоли, либо же сделать это самому.

Я посмотрел в микроскоп.

— Она ослепнет, — сказал я.

— Но правый зрительный нерв в полном порядке, — удивился Игорь.

— Да, но перекрест поврежден, — ответил я и добавил: — Что ж, это могло произойти и со мной.