Мы осматриваем пациентку, которую оперировали накануне. Она в чудесной форме, на лице никаких следов паралича. Не устаю поражаться выносливости украинцев: женщина уже стоит рядом с кроватью, пусть и неустойчиво. Мы обмениваемся радостными улыбками. На соседней койке лежит девушка с длинными волосами.

— Супраселлярная менингиома. Операция назначена на завтра! — объявил Игорь. — У второй пациентки с акустической опухолью ангина. В этой стране по закону нельзя оперировать, если у больного ангина.

Итак, весь день мы потратили на прием пациентов, а поздним вечером выехали в чистое поле на окраине Троещины — унылого жилого массива, в котором живет Игорь. Он уже давно приобрел здесь земельный участок, чтобы построить собственную больницу, но затем грянул финансовый кризис 2007 года, и пустырь так и остался пустырем. В последнее время Игорь занимался переоборудованием многоэтажного дома под больницу, а кроме того, купил себе большой недостроенный дом. Порой мне кажется, что он начал переоценивать свои силы — отсюда и его все более и более угрюмое выражение лица. Трава в поле была пожухлой, местами выжженной, но кое-где проглядывали молодые зеленые побеги. Повсюду валялся мусор. Вдали виднелись серые дома Троещины и высокая дымовая труба электростанции. Рядом протекал грязный ручей, заваленный полиэтиленовыми пакетами и жестяными банками, а вдоль него росли измученные ивы. Из кармана куртки Игорь достал кухонный нож, срезал ивовую ветку и воткнул ее в землю.

— Неужели и правда вырастет? — скептически спросил я.

— Можете не сомневаться, — ответил он, обведя рукой десяток деревьев, которые выросли на берегу ручья за последние десять лет.

Напротив нас, по другую сторону грязного ручья, находились бетонные развалины и ресторан, окруженный горами хлама. У входа сидела собака, которая, увидев меня, залаяла.

— Меня местные научили. Люди их постоянно срубают. — Неподалеку лежали обугленные остатки поваленных стволов. — Чтобы уцелело одно дерево, нужно посадить не менее пяти.

Пока Игорь сажал ивовые прутья в землю, мы обсуждали его бесконечные трения с коррумпированными чиновниками.

— Это страна потерянных возможностей, — констатировал он. — Первая наша проблема — Россия, а вторая — украинские чиновники. Все отсюда уезжают. Я одновременно и люблю, и ненавижу эту страну. Вот почему я сажаю деревья.

На следующий день мы прооперировали девушку, терявшую зрение. Одна из главных сложностей в работе с Игорем состоит в том, что к серьезным операциям редко удается приступить до обеда. Я не раз жаловался ему на это, так как самая опасная часть операции приходится на вечер, когда я, например, уже начинаю уставать. Операции на мозге, сопряженные с немалым риском и требующие высочайшей точности, выматывают не на шутку. Игорь же неизменно отвечал, что подготовить операционную к работе раньше не представляется возможным.

— Приходится все делать самому. Проверять оборудование и так далее, — говорил он. — Я не могу доверить это медсестрам и другим врачам: они обязательно где-нибудь напортачат.

Когда же я заметил, что следует чаще поручать самостоятельную работу другим и что своим недоверием к команде он создает себе лишние проблемы, он категорически со мной не согласился.

— Мы на Украине. Здесь все через одно место, — заявил он со свойственной ему самоуверенностью.

За годы работы с ним я заметил, что немногие врачи и медсестры задерживались в его отделении надолго. Я до сих пор не знаю, кто из нас прав, но я всегда ненавидел то, что мы так поздно начинали сложные, опасные операции.