Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

К тому времени мы вместе с Игорем без каких-либо происшествий прооперировали нескольких пациентов с акустическими опухолями, и я без лишних колебаний согласился провести операции. Женщина постарше была решительно настроена на операцию, а вот молодая пациентка была очень напугана и не знала, что делать. Беседа с ней длилась почти два часа — разумеется, на украинском, так что бóльшую часть времени я молчал. То, что женщина нуждалась в операции, было бесспорно, но она могла выбрать: довериться нам с Игорем или же обратиться в Государственный институт нейрохирургии. У меня не было ни малейшего права сравнивать результаты нашей и их работы.

— Сколько стоила бы такая операция в Германии? — спросила она меня; именно в Германию обычно ездят на лечение зажиточные украинцы.

— Не менее тридцати тысяч долларов, а скорее всего гораздо больше.

Она ничего не ответила, но было понятно, что ехать за границу ей не по карману, хотя я и не мог отрицать, что это, пожалуй, наилучший вариант. Итак, после двухчасового обсуждения она согласилась на операцию. Пациентке постарше операцию назначили на понедельник, помладше — на вторник. Мы должны были принять еще нескольких пациентов, но, поскольку дело было в субботу, прием закончился быстрее, чем обычно. Среди пациентов была молодая девушка с длинными волосами и очень бледными лицом, приехавшая из деревни на западе страны. Громадная супраселлярная менингиома сдавливала ее зрительный нерв. Мне сказали, что она теряет зрение, но детали от меня ускользнули.

— Без операции она ослепнет, — сказал я Игорю, изучив томограмму ее мозга. — Но риск того, что она ослепнет от операции, также велик.

— Я прооперировал не одного пациента с супраселлярной менингиомой, и весьма успешно. Вы же сами показали, как это делать, — с уверенностью в голосе заявил он.

— Игорь, эта опухоль огромна. Я таких больших в жизни не видел. Не сравнивайте ее с обычными маленькими опухолями — тут совсем другая история.

Игорь ничего не ответил, но было очевидно, что я его не убедил и ему не терпится взяться за операцию.

Первая операция по удалению акустической опухоли прошла хорошо. Деталей я не вспомню: моя память слишком перегружена дальнейшими событиями. Я помню, однако, что операция тянулась много часов и домой мы попали в десятом часу вечера — впрочем, как и всегда, когда я работал с Игорем.

— Как же здорово, что вы приезжаете! — воскликнул Игорь, когда мы ехали домой, подпрыгивая на булыжной мостовой, ведущей к Днепру. — Для меня это словно праздник. Я привожу в порядок мысли. Перезаряжаю батарейки!

Мне хотелось сказать, что мои собственные батарейки разряжены, а в мыслях раздрай, но я промолчал.

Ночую я у Игоря и Елены, на диване в гостиной. Не самое удобное место для сна, но я всегда прекрасно высыпаюсь (хотя однажды диван разложился прямо посреди ночи, и я оказался на полу). Квартира расположена на шестнадцатом этаже типичного дома советской эпохи. Вид из окна жутковатый: огромным кругом стоят идентичные друг другу обшарпанные многоэтажки, а в центре кольца — обветшалая школа и поликлиника. Такой вот Советский Стоун-хендж. В гостиной помимо дивана есть еще большой плоский телевизор и застекленный книжный шкаф, в котором стоят преимущественно учебники по медицине. На стенах висят иконы. Как и во всей квартире, тут очень скромно — почти по-пуритански — и чисто. Всю свою жизнь эта семья посвящает работе.

Просыпаюсь я рано: меня будит глухой гул видавшего виды лифта, разъезжающего вверх-вниз. Мы встаем в шесть и через сорок пять минут выезжаем в больницу. Дорога в это время уже забита, хотя машины едут довольно быстро. Мы движемся по подвесному Московскому мосту через Днепр. На западе видны блестящие купола Киево-Печерской лавры, а на востоке восходящее солнце отражается в окнах безвкусных многоэтажек, возведенных в разгар строительного бума, который предшествовал кризису 2007 года.