Следующий день начался неплохо. Я хорошо выспался, благодаря чему испытывал больше энтузиазма и меньше тревоги, чем обычно по утрам в понедельник. Утреннее собрание прошло прекрасно: было несколько любопытных случаев, заслуживающих обсуждения, и я отвесил пару удачных шуток о пациентах — коллеги рассмеялись. Операции шли одна за другой, и с первыми тремя опухолями я справился идеально.

Я заглянул в операционную, где ординатор уже разместил четвертую пациентку на операционном столе. Анестезиолог посмотрела на меня одновременно виновато и осуждающе. В руках она держала распечатку результатов газового анализа крови, который принято проводить, когда пациент засыпает.

— А вы знаете, что у нее уровень сахара в крови сорок?

— Что за черт!

— Уровень калия семь; pH семь целых две десятые. И плюс ко всему, видимо, сильное обезвоживание. Диабет совершенно вышел из-под контроля.

— Должно быть, все дело в стероидах. А какой уровень сахара был у нее вчера вечером?

— Судя по всему, те, кто дежурил ночью, не взяли кровь на анализ. Последние три дня уровень сахара был лишь слегка повышенным.

— Но вчера его в любом случае должны были проверить, раз все знали, что у пациентки диабет!

— Да, должны были. Сегодня утром мне показалось, что она слишком медлительна, но я все списала на опухоль, хотя сейчас и понимаю, что это начиналась диабетическая кома…

— Вчера вечером я допустил ту же ошибку, — сказал я с сожалением. — Но я никогда раньше не сталкивался ни с чем подобным. Полагаю, придется отменить операцию?

— Боюсь, что придется.

— Что за черт…

— Мы вернем ее в отделение интенсивной терапии и разберемся с диабетом — на это уйдет несколько дней. Нужно восстановить водный баланс. Сейчас проводить операцию крайне опасно.

— Ну, опухоль мы не удалили, зато сделали обалденную прическу под общей анестезией, — сказал я ординатору, когда мы извлекли голову пациентки из фиксатора и полюбовались тем, как тщательно он выбрил несколько сантиметров в области лба.

— В медицине сплошь и рядом что-то идет не так, — подала голос анестезиолог с другой стороны операционного стола. — Слишком много разных мелочей… Если бы она лучше говорила по-английски и не вела себя странно из-за опухоли, мы бы все поняли, что с ней что-то не так. И то, что при поступлении у нее забыли проверить уровень сахара, было бы уже не столь серьезным промахом… И если бы за насколько дней до операции ее не осмотрели в кабинете предварительной госпитализации, а вместо этого взяли все анализы при поступлении к нам, как раньше…

— Руководство открыло кабинет предварительной госпитализации, чтобы повысить эффективность работы, — заметил я.

— Угу. Из-за нехватки кроватей и повышения рабочей нагрузки. Пациентов принимали все позже и позже в день перед операцией, и на то, чтобы оформить их по всем правилам, не хватало времени.

— И что нам теперь делать?

— Думаю, это скорее ОНП, чем СНИ.

— Что-что?

— Отчет о неблагоприятном происшествии, а не серьезный неблагоприятный инцидент.

— А какая разница?

— Отчет о неблагоприятном происшествии составляется анонимно и где-то потом хранится.

— Но куда его посылают?

— Да куда-то в центральный офис.

— А не лучше ли просто пойти и поговорить с медсестрами? Нам же не нужно, чтобы чертовы менеджеры потом отчитывали их?

— Ну, можно сделать и так. Но есть вероятность, что у нее уже развилась НКГО-кома и что она умрет.

— Что еще за НКГО?

— Некетогенная гиперосмолярная диабетическая кома.

— Вот как, — это все, что я смог ответить, понимая, что мои медицинские знания устаревают с каждым днем.

Итак, я пошел на поиски медсестер. Старшая медсестра очень расстроилась: одна из самых добросовестных сотрудниц отделения, она постоянно выглядит озабоченной.