– А что тут объяснять? Свою попытку хоть на минуту привлечь к себе внимание? Это? – Тяжелый вздох. – Ты правда думаешь, что в нашей общине не знают о твоих выходках, Иззи? Ты правда думаешь… – Она осекается. А затем поднимает ладони, ее слова безжалостны, но голос ласковый: – Это не мое дело, и не мне тебя судить. Ты можешь делать все, что тебе нравится. Это твоя жизнь, и ты вправе ее испортить. Только не впутывай в это мою дочь, ладно?

Мое сердце разбивается на тысячи осколков.

– Пожалуйста, – шепчу я, чувствуя, как отчаяние наполняет меня с каждой секундой. – Позвольте мне поговорить с ней. Всего пять минут.

Странное выражение на секунду появляется на ее лице. Думаю, это жалость, которую я так ненавижу.

– Я всей душой сочувствую тебе, Иззи. Это так. Ты всего лишь ребенок – и уже прошла через многое. Ты потеряла родителей в таком юном возрасте… я бы этого никому не пожелала. И это в какой-то степени оправдывает тебя. Но то сообщение? Это непростительно.

Я уже близка к тому, чтобы встать на колени и умолять, когда слышу позади себя бормотание. На миллисекунду на лице миссис Дутты вспыхивает страх, а затем он сменяется гигантской фальшивой улыбкой. Думаю, она предназначена тому, кто стоит у меня за спиной на подъездной дорожке. Повернувшись, я вижу группу индусских женщин примерно ее возраста, одетых в красивые сари бирюзового, фиолетового и персикового цветов. Я пытаюсь вспомнить, какой сегодня день. Наваратри?[47] Дивали?[48] И тот, и другой отмечают осенью, но я не знаю, на какие даты они выпали в этом году.

Боже, я такая дерьмовая подруга. Я должна знать это, но в последнее время вела себя так эгоистично, что едва замечала что-то кроме своего отражения. Неудивительно, что Аджита ненавидит меня.

– Уходи. Сейчас, – сквозь зубы бормочет миссис Дутта.

Я прикусываю губу, чтобы сдержать рыдания, и отступаю к женщинам. Они смотрят прямо на меня. Все замолкают. Одна из женщин, одетая в великолепное сари небесно-голубого и бледно-голубого оттенков, качает головой и цокает.

Я прохожу мимо них с опущенной головой, не в силах посмотреть им в глаза.

Пока я поднимаю велосипед и забираюсь на сиденье, до меня доносятся обрывки разговора у порога.

– …прости, что мы не пришли раньше, но эти слухи…

– …такой скандал в общине…

– …мы не знали, захочешь ли ты нас увидеть, вот и все, – говорит женщина, цыкнувшая мне.

– Это слухи, уверяю вас, – веселым голосом опровергает всё миссис Дутта. – Просто злобная ложь.

Размах последствий того, что я натворила, вновь поражает меня. Одно неосторожное сообщение встряхнуло весь мир Аджиты: ее семью, ее общину, ее жизнь.

Правда это была или нет, но она явно не была к этому готова. Это должно было произойти на ее условиях. А я украла у нее эту возможность. И никогда не прощу себя за это.

17:36

Я не еду сразу домой. Вместо этого медленно качу по городу в странном оцепенении, совершенно не воспринимая то, что происходит вокруг меня. Я еду на автопилоте, выбирая, куда свернуть, интуитивно.

Мне следовало бы быть осторожнее, чтобы не попасть под колеса грузовика или какие-нибудь еще [на мой взгляд, в поэтическом смысле было бы красиво умереть так же, как мои родители, ведь я на сто процентов уверена, что разочаровала их настолько сильно, насколько это возможно, за тот короткий срок, который провела на этой планете], но даже в таком состоянии я объезжаю машины и звоню пешеходам, которые выходят на велодорожку.

«Ты правда думаешь, что в нашей общине не знают о твоих выходках, Иззи?»

Я почти не слышу звуки улицы: рев двигателей, скрип тормозов, смех, порывы ветра и гудки светофора. В голове лишь отчетливым эхом разносится голос миссис Дутты: «Это твоя жизнь, и ты в праве ее испортить. Только не впутывай в это мою дочь».

Мои глаза жжет от выхлопных газов и слез.

«Но то сообщение? Это непростительно».