Он повесил трубку, свернул налево на Четвертого сентября, глянув по дороге на квартиру Жоржа Мута. Они с Поликом составили список студентов и преподавателей, способных подняться по крыше, но Оссара не учли: он казался в своей мешковатой одежде слишком толстым. Но он ходит в тренажерный зал, и Верлак вспомнил голос Тьери или Янна, рассказывающего о коллегах-аспирантах: «Когда мы уходили с приема, Клод возвращался домой с тренировки…» и «Вот больше от Клода ничего не услышишь, эти пять секунд…» – тогда это казалось нервозной болтовней.

Он проехал над кольцевой дорогой, свернул прямо за отелем «Король Рене» и остановился у задних ворот парка, выставив в окно свой значок. Ворота еще были открыты. Где находятся качели, он понятия не имел и потому пробежал мимо площадки для игры в шары, оставив ее слева, и помчался по широкой лестнице наверх, где остановился сориентироваться и перевести дыхание. Впереди была ярко-красная детская горка, Верлак приготовился бежать туда, сделал шаг – и остановился. Справа донесся стон.

Верлак быстро спустился по лестнице, ведущей к будке. На полпути была площадка, где лестница меняла направление, а на ней лежал Лемуан под инвалидным креслом. Верлак сбежал вниз, убрал кресло. Наклонившись, он увидел, что Лемуан в сознании, но очень слаб.

– Ничего не говорите, лежите тихо, – сказал он. – Я вызову «Скорую».

Лемуан упал с небольшой высоты. По виску текла струйка крови, Верлак достал полотняный платок и уверенно, но бережно прижал его к ране. Затем вызвал «Скорую» и сел, прислонившись спиной к стене и глядя на часы. Набрал номер Полика, но тот был занят. Верлак положил телефон на бетон и стал смотреть на красный символ анархии, нарисованный спреем на стене. Интересно, подумал он, как Лемуан поднялся по широким ступеням. Потом вспомнил, что с восточной стороны есть подъем без ступеней.

Лемуан снова застонал, закрыв глаза от боли, и Верлак обратил взгляд на него. Он посочувствовал этому человеку – преступнику, да, но сейчас этот несчастный боролся за свою жизнь. Верлак положил руку ему на плечо, слегка стиснул, шепча слова ободрения и утешения. Так бы, подумал он, сделала Марин.

– Марин, – сказал он, и Лемуан открыл глаза.

Верлак стал ему рассказывать о Марин Бонне, о том, как она совершенно не замечает, что она ест и пьет, но как она жадна ко всему новому, как заражает окружающих жизнерадостностью и весельем. Он рассказал Лемуану, как она читает лекции – говорят, они заканчиваются аплодисментами, – о ее скромности и доброте и как она закрывает глаза, покачиваясь под мелодии любимых бразильских песен. И уже собрался рассказать, как она любит Италию, но тут подошла бригада «Скорой». Увидев Лемуана, кто-то шепнул:

– Вот только его нам не хватало.

Верлак сказал:

– Осторожнее, у него рана на голове.

Они быстро и умело положили Лемуана на носилки и понесли к своей машине, которую сумели припарковать возле пятачка для игры в шары.

Верлак повернулся и побежал к детской площадке. Вскоре он увидел стоящих там полукругом людей. Они столпились у здания семнадцатого века – бастиды из желтого камня с красными ставнями. Постройка принадлежала городу, в ней располагалась ассоциация провансальского языка. Проталкиваясь вперед, Верлак взглянул вверх на красно-желтый флаг, развевающийся над толпой, и увидел на крыше человека, но тут же обернулся, услышав, как его окликнули. Полик взял его за рукав и сказал:

– Клод на крыше.

– Как он туда попал? – спросил Верлак.

– Здание было открыто – у ассоциации сегодня вечернее субботнее собрание. Сюда едет полицейский психолог.

– Это его мы и ждем? Я только что нашел Лемуана, он лежал у подножия лестницы.

– Он?..

– Нет. Надеюсь, выкарабкается. Оссар давно там?

– С тех пор как я здесь – минут тридцать.