Последующие новости оказались такими же неприятными: в Калпи Рао Сагиб, брат нашего Сагиба, переманил на свою сторону большинство солдат. Рани оставили лишь двести пятьдесят всадников, с которыми ей предстояло защищать границы Калпи.

Рао Сагиб с остальными воинами пошел на запад. Свидетели говорили, что рани, впав в ярость, последними словами проклинала трусость Рао. Жара достигала ста восемнадцати градусов по Фаренгейту[115]. Воды не хватало, запасы продовольствия в крепости Калпи были на исходе. Калпи пал, но рани и ее людям удалось сбежать и присоединиться к Рао Сагибу. Говорили, что, докладывая ему, рани сказала: «Когда люди будут вспоминать войну, они будут вспоминать о тебе, Рао Сагиб, и, вспоминая, будут говорить: трус».

Рани предложила, чтобы одиннадцать тысяч солдат, оставшихся у них, заняли ближайшую крепость Гвалиор, самую большую и мощную во всей Центральной Индии. Британцы еще не успели ее оккупировать. Махараджа Скиндии, правитель этого княжества, до сих пор сидел на своем троне, ибо поставлял англичанам продовольствие и оружие.

Слушая рассказ Баладжи, я словно наяву видела рани, которая отдавала распоряжения и говорила, что надо делать… Солдаты прибудут в Гвалиор и попросят махараджу разрешить им остаться там на несколько дней. Затем они предоставят ему возможность либо присоединиться к восстанию и сражаться против британцев, либо сбежать. Голос рани звучал в моей голове. Она объявляла махараджу Скиндии предателем.

– Значит, они ушли в Гвалиор? – с надеждой спросил Арджун. – Если удержать Гвалиор, мы еще можем рассчитывать на победу.

Баладжи улыбнулся.

– Они отправились туда прошлой ночью. А я сейчас еду в Дели. Собираюсь все начать сначала на новом месте. В Барва-Сагаре у меня осталась семья. Мы уедем, как только соберем наши пожитки…

Значит, рани была на расстоянии дневного конного перехода к северу от нас. Она готовилась к захвату крепости Гвалиор. Я давала клятву в верности рани. Как и Арджун.

– Я не знаю, что делать, – призналась я. – Более того, я не могу здраво мыслить.

Я села на траву и подтянула колени к груди. Стражи наблюдали за нами с крыльца. Уверена, они догадывались, о чем мы толкуем. Нам предстояло принять важное решение: либо скакать в Гвалиор, либо оставаться в Барва-Сагаре до конца войны. Как было бы просто взять и остаться! Я постаралась прислушаться к своему внутреннему голосу, но другие голоса заглушили его. Я зажмурилась.

– У рани три дургаваси и твои люди. Кому еще она может доверять?

Арджун ничего не сказал. Он только слушал.

– Но если я уеду, что делать с Ануджей? Мы сможем за ней вернуться…

– Если мы уедем, то вряд ли выживем, – сказал Арджун, который всегда старался быть реалистом.

Я встала.

– Мы едем в Гвалиор.

Это было именно то, что хотел бы услышать от меня отец. То, для чего меня тренировал Шиваджи.

– Если мы останемся здесь, то до конца наших дней будем жить стоя на коленях. Уж лучше я умру.

Он пожал мне руку.

Стражи принялись складывать свои вещи, как только мы сообщили им о нашем решении. Ануджа ничего на это не сказала.

– Я оставлю тебе достаточно денег, чтобы ты ни в чем не испытывала нужды, – заверила я сестру.

– Моя жизнь окончена.

– Ты носишь в себе жизнь, – молвила я, глядя на ее живот, округлость которого напоминала округлость кувшина, в котором мы носили воду из колодца. – Ничто не кончено до тех пор, пока ты сама этого не захочешь.

Я не стала ожидать ее ответа, а пошла в свою комнату и начала складывать вещи.