А первым указал на нее пастору, если уж говорить все доподлинно, наш местный лорд-землевладелец. В ту пору мистер Соулис так дружил с лордом, что не было на свете такой вещи, которой бы он не сделал ему в угоду. Когда люди указывали ему, что Дженет сродни дьяволу и что она водится с нечистым, мистер Соулис отвечал, что все это вздор, глупые суеверия; вот какого он был тогда мнения об этих вещах. А когда перед ним раскрыли Библию на том месте, где упоминается об Эндорской волшебнице, он захлопнул книгу и сказал, что те времена давно прошли, что никаких колдуний на свете больше нет, все это предрассудки и что теперь, милостью Божьей, дьявол укрощен и побежден.

Когда всей деревне стало известно, что Дженет Макклоур поступает в услужение к пастору мистеру Соулису, то народ словно белены объелся; все обозлились на нее, да и на него вместе с нею. Некоторые женщины, преимущественно жены богачей, которым все равно делать нечего, собрались у ее дома и ну попрекать и корить ее всячески; и срамили они ее как только могли, всем, что только было известно о ней, и даже тем, что никому не было известно и чего, скорее всего, никогда и не было… И драгуном ее попрекали, и иными парнями, и двумя коровами Джона Томсона, которых она никогда и в глаза не видела, и срамили ее, и орали у нее под окнами во всю мочь, так что на дальнем конце улицы слышно было. Но Дженет, это вам скажет всякий, умела держать язык на привязи – бывало, что ей ни скажи, она словно и не слышит тебя, идет себе и рта не раскроет, как истукан какой, даже голову не повернет. И вообще она ни в какие ссоры и дрязги с другими женщинами не ввязывалась, никого не задевала и всегда держалась в стороне от всяких ссор. Поэтому люди обычно не мешали ей идти своей дорогой, и она их не трогала и при встрече всегда проходила мимо, ни тебе «здравствуйте», ни «прощайте», ни «доброго вечера», ни «доброго дня».

Но ежели удавалось кому-нибудь вывести ее из себя, о, тогда у нее неизвестно откуда что и бралось! Язык у нее был такой, что мельничному жернову за ним не угнаться; даже мельника она оглушить могла, а уж кто больше к шуму привычен! И вот как встала она да вышла к женщинам, да как принялась их всех честить на чем свет стоит, и враз выложила все самые старые, самые гнусные сплетни, какие когда-либо ходили по Болвири. И если кто ей скажет слово поперек, она на него тотчас и два, и десять, и двадцать, пока, наконец, женщины наши не рассвирепели и не накинулись на нее все разом. Схватили Дженет, сорвали с нее платье да и поволокли по всему местечку к реке, чтобы проверить, ведьма ли она на самом деле или нет, потонет она или выплывет.

А негодница эта ну орать и вопить, и кричать так, что ее и под Хэнгин Шоу слышно было. И отбивалась она от женщин, и дралась за десятерых, такая у нее сила была, и царапала, и щипала, и колотила направо и налево, и многие обидчицы еще долго после того носили на своем теле и лице следы ее когтей и кулаков. И в самый-то разгар побоища, как вы думаете, кто явился ей на выручку? Ни за что вам не угадать – наш новый пастор.

– Женщины! – вскричал он, а голос у него был зычный. – Заклинаю вас именем Господа, отпустите ее!

Тогда эта бесстыдница Дженет, вконец обезумев от страха, кинулась к пастору, повисла на нем и стала молить ради Христа заступиться за нее и спасти ее от этих кумушек. А те, со своей стороны, стали выкладывать ему все, что о ней было известно, и поносить ее всячески, и сказали даже больше того, что на самом деле было, но и это не помогло.

– Женщина, – обратился пастор к Дженет, – правда ли то, что они говорят?

А сам глядит на нее строго, прямо в упор.

– Видит Бог, который знает все мои прегрешения! – воскликнула она. – И знает он, что во всем этом нет ни слова правды! Кроме одного только парня, которого я любила, я всю жизнь свою была честной женщиной!