Он. Она. Другая - Лия Султан

— Эх, Сабина, столько всего еще в жизни будет, — снова вздыхает она и по-матерински касается волос. Этот ее добрый жест напоминает мне о родителей. Если бы только они были рядом, если бы я могла им все рассказать. — У тебя, кажется, мобильный звонит.

Смотрю равнодушно на тумбочку. Таир оборвал мне телефон. Звонит, не переставая с того момента, как мы пошли на осмотр, а я уже не беру. Не хочу сейчас его ни видеть, ни слышать. Отвез, наверное, “своих” и вернулся. Только поздно. Слишком поздно.

Трубка вибрирует, не переставая. Мне неудобно перед Куляш-апай, поэтому подхожу к тумбе, беру мобильный и вижу, что это не Таир, а Надира.

— Да, хэдэ, — говорю устало.

— Саби, мама собрала вам вещи в больницу. Что-то еще надо? — спрашивает золовка.

— Воду в литровых бутылках. Штук пять пока. И полотенца бумажные.

— Хорошо. Это мы по дороге возьмем.

— Вы привезете? — голос предательски дрогнул, а золовка вздохнула.

— Мы. Сабин, он не уехал, — шепчет она. Наверное, закрылась в одной из комнат, чтоб никто не слышал. — Я лично видела, как он посадил их в такси и вернулся. Он сейчас в больнице. Ждёт нас с вещами. Говорит, ты трубку не берешь.

— Я не хочу, — сдавленно отвечаю. Не могу говорить о личном при посторонних.

— Саби, я все решу. Ты же знаешь. Мы все тебя любим и в обиду не дадим. А эта шл…женщина ничего не получит.

— Она уже получила. Его получила. Вы сами все видели.

— Сейчас давай о Нафисе думай. Апа, вот это еще положите, — золовка говорит громче. Видимо вышла из укрытия.

“Я все решу” — это так по-Надировски. В каждой уйгурской семье есть такая старшая сестра или тетя, держащая всех в узде. К ней прислушиваются родители, братья и сестры, в том числе и двоюродные. Она — авторитет и “решала”. Обычно именно к ней сливается вся информация и сплетни, которые она потом фильтрует. И скорее всего, Надира либо все рассказала родителям, либо скоро расскажет.

— Ой, тут папа у меня трубку отбирает, — чувствую, что золовка в растерянности.

— Сабина, дочка! Это я виноват! — сокрушается свекор. — Зачем я только взял этот дурацкий сок. Прочитал, что натуральный, а вон как оказалось!

— Дада, не надо. У вас давление. Мы же не думали, что так получится, — успокаиваю его, а самой выть хочется.

— Ну всегда же “Фруто няню” брал или “Агушу”. Старый дурак. Как там моя доченька?

— Спит. Врач сказал, будет много спать, — о том, что она периодически просыпается, чтобы вырвать и сходить в туалет, молчу.

— Как легче будет, позвони. Хочу ее услышать, — просит отец.

— Да, конечно. Надеюсь, завтра получится.

— А навещать можно?

— Нет. Здесь карантин из-за вспышки кори.

Свекор тяжело вздыхает.

— Дада, все, идите посидите, а то опять давление подскочит, — велит его старшая дочь. — Так, мы почти все собрали. Если что еще завтра довезем.

— Хорошо. Я пришлю название отделение и палату.

— Давай. Сейчас поедем.

Кладу телефон обратно и только сейчас понимаю, что у меня футболка в засохшей рвоте. Представляю, как несет от нее. Но у меня пока нет сменной одежды. Только легкая ветровка. Иду в туалет, который находится в палате, снимаю ее и застирываю. На голое тело, поверх бюстгальтера надеваю куртку и застегиваю ее.