– Ты прекрасно говоришь на английском, – заметил Дилан.

– Ты англичанин. Мама решила, что я должна выучить английский, раз уж ты мой отец.

Она замолчала, повисла неловкая пауза. Девочка говорила о его отцовстве с абсолютной убеждённостью. В отличие от неё, он не был в нём так уверен. Может ли мужчина вообще быть в уверен в своём отцовстве?

Он взглянул на шерстяной свёрток, который она развернула на ковре, и на его содержимое – стопку нот.

– Я не узнаю произведение, которое ты только что исполнила, – сказал Дилан, – но оно оригинальное и довольно красивое. Кто его сочинил?

Девочка подняла на него свои большие чёрные глаза и не моргая ответила:

– Я.

***

Для богатых и привилегированных людей "утренними" считались визиты после трёх часов дня. Дилан, однако, не принадлежал к числу тех людей, которым в достижении цели мешали какие-то условности. Ему срочно требовалось нанести один визит.

За неимением идей, что делать с миниатюрным музыкальным гением, Дилан оставил его на попечение Осгуда. Затем он принял ванну, побрился, переоделся в утренний костюм чёрного цвета – согласно своему извращённому вкусу – и уехал. Дилан оставил инструкции дворецкому, чтобы тот разместил девочку в комнатах на третьем этаже, где раньше располагалась детская, и попросил кухарку приготовить ребёнку что-нибудь поесть.

Немногим позже одиннадцати Дилан прибыл в Эндерби, поместье лорда и леди Хэммонд недалеко от Лондона. Дворецкий сообщил, что виконтесса дома, но, возможно, ещё не принимает гостей. Слуга тактично и в то же время многозначительно кинул взгляд на напольные часы в фойе и указал на поднос для визитных карточек. Но Дилан не собирался уходить, оставив визитку, поэтому сказал, что подождёт ответа виконтессы.

Дворецкий знал, что композитор был другом леди Хэммонд и её брата, герцога Тремора, и что они считали Дилана практически членом семьи. Слуга забрал плащ, шляпу и перчатки Дилана, передал их горничной и проводил его вверх по огромной лестнице в гостиную.

Гостиная в Эндерби выглядела очень по-женски. Обивка мебели и общее убранство в нежных пастельных оттенках розового и шалфейного, замысловатая белая лепнина и цветочный орнамент на стенах заявляли красноречивее любых статей в бульварных газетах о том, что лорд Хэммонд редко здесь появляется. Впрочем, как и в любом другом месте, где присутствовала его жена. Разлад между Виолой и её мужем длился уже восьмой год, о чём уже перестали даже судачить в обществе. Её брат часто говорил, что, будь его воля, голова Хэммонда давно красовалась бы на пике на Лондонском мосту. Дилан так и не признался ни Энтони, ни Виоле, что был хорошо знаком с виконтом-отступником. Как говорится, рыбак рыбака...

За последние несколько лет они провели много времени за одними и теми же игорными столами и выпили вместе не одну бутылку бренди. Но Виолу никогда не обсуждали.

Дилан плюхнулся в обитое полосатой парчой кресло и ущипнул себя за переносицу большим и указательным пальцами. Этим утром звон в ушах стоял такой громкий, что ему казалось, будто череп раскалывается надвое. Он давно смирился со своим недугом. Дилан полез во внутренний карман пиджака за маленьким синим флаконом, который всегда носил с собой. Вытащив пробку, он сделал глоток настойки опия, затем закупорил бутылку и положил её обратно в карман. Это поможет продержаться до того момента, пока ему не удастся немного поспать.

Однажды даже опиаты перестанут действовать, как и женщины, бренди, гашиш или игорные клубы. Настанет день, когда все безрассудные поступки, которые он совершал просто ради забавы, больше не будут отвлекать его от нестихающего шума. Вот тогда-то он и лишится рассудка.

Если только музыка не сумеет его спасти. За пять долгих лет Дилан не написал ни одного нового произведения. Чтобы пресечь сплетни, он время от времени публиковал старые композиции, но этим всё и ограничивалось.