Танцующий в темноте - Т. Мартин

Я в той же лодке, в которой была, когда впервые приехала сюда неделю назад. Каждый день, когда меня отпускают, Обри провожает меня в комнату Адама. И каждый день я намеренно замедляю наш темп, впитывая каждую деталь окружения и отслеживая каждую камеру, мимо которой мы проходим.

Нет никакого способа пробраться наверх незамеченной, не говоря уже о подвале, куда мне так хотелось попасть. Иногда я забавляюсь идеей попытаться сделать это в любом случае.

Что тут терять?

Тем не менее, я еще не рискнула. Каждую ночь я прихожу в комнату Адама только для того, чтобы найти ее пустой, холодной, безжизненной. Здесь еще более одиноко, чем я думала. Более одиноко, чем в отведенной мне комнате в женских покоях. Потому что теперь в течение дня всегда вспыхивают искры надежды, предвкушения и опасности, что, возможно, он будет ждать меня там.

Что, возможно, он захочет меня увидеть.

Действительно увидеть меня.

Тогда я вспоминаю, кто я такая, и что никто не хочет видеть те части меня, которые я так старательно пытаюсь скрыть. Это простой факт, а не то, о чем я сожалею.

Фрэнки любит меня, и она всегда поощряла меня использовать искусство как отдушину. Но даже она не смотрит на мои картины. А если бы посмотрела, то все равно не увидела бы того, что вижу я.

Кто-то вроде Фрэнки никогда бы не увидел меня по-настоящему. Она могла бы смотреть прямо на мою душу, размазанную по холсту. Она могла бы наклонить его для лучшего освещения. Но даже если бы она это сделала, она была бы как человек, стоящий на краю обрыва, боящийся прыгнуть вниз, не понимающий глубины моих чувств. И если бы она действительно пошла бы на такой шаг, не уверена, что она была бы готова к последствиям.

Есть разница между любовью к кому-то таким, какой он есть, и желанием видеть все его части. Я уже некоторое время это понимаю и никого за это не виню.

Всю свою жизнь я искала одобрения у мамы. Я искала любви и общения у Фрэнки. Я искала удовольствия и нескольких мгновений чистого освобождения от искусства и мужчин.

Но я давным-давно перестала искать кого-то, кто по-настоящему посмотрел бы на меня.

Хотя я должна признать: здесь, в месте, где все вокруг, вполне возможно, такие же мерзавцы, как и я, а некоторые даже больше, — наблюдать, как мой собственный хозяин, единственный мужчина, чья сущность на вкус похожа на мою, избегает моего присутствия, оставляет горький укол неприятия в моей груди.

Сегодня вечером, когда мы добираемся до комнаты Адама, Обри звонят, поэтому она одними губами произносит: «До свидания», когда я проскальзываю внутрь.

Только когда я оказываюсь по другую сторону его закрытой двери, глядя в пустую комнату, меня охватывает новое разочарование, оседающее рядом с отказом.

Я раздеваюсь, долго принимаю душ и переодеваюсь в ночную рубашку, как и делаю это каждый вечер. Час спустя, когда я лежу на его кровати, а мысли роятся в голове и не дают мне уснуть, неприятие перерастает в разочарование. Какое-то время оно пузырится, а затем просачивается в вены.

Он мой хозяин.

Он заявил на меня права.

Он не позволяет мне служить ему, даже смотреть на него, и все же он держит меня в таком уединении, что я не могу обслуживать или видеть кого-либо еще. А это значит, что я не могу ни на йоту приблизиться к разгадке этого места или этих братьев.

Я не выдержу еще одной недели такого — ни к чему не приду. Я приехала сюда не для того, чтобы убирать кухни.

Выдыхая, я, наконец, закрываю глаза. Энергия гудит в теле, каким-то образом возбуждая и успокаивая меня одновременно. Рациональная часть разума помнит, зачем я пришла сюда. Но по мере того, как предвкушение нарастает во мне, пока желудок не сжимается, границы становятся слишком размытыми, чтобы распознать, что к чему.

Я засыпаю с одной мыслью в голове.

Адаму Мэтьюззу нужна была служанка.

Он ее получит.