– Извини, – говорю я. – Просто я кое-что осознала.

– Что именно?

– До меня дошло, что, хотя я забыла абсолютно все про саму себя, я знаю, как выглядит гиацинт.

Он кивает.

– Да. – Он смотрит на свои руки, и на его лбу появляются складки. – Как ты думаешь, нам стоит кому-нибудь об этом рассказать? Или, может, обратиться в больницу?

– Думаешь, они нам поверят? – спрашиваю я. Мы уставляемся друг на друга, и я опять подавляю желание спросить, не розыгрыш ли это. Нет, это точно не розыгрыш. Все это слишком реально.

Затем мы заходим в кабинет его отца, просматриваем бумаги и заглядываем в выдвижные ящики. Но нигде нет ничего, что могло бы подсказать нам, почему мы стали такими, ничего необычного. Краем глаза я продолжаю внимательно наблюдать за ним. Если это все-таки розыгрыш, то он очень хороший актер. Может быть, это какой-то эксперимент, думаю я. Может, я участвую в каком-то психологическом опыте, который проводит правительство, и вскоре очнусь в лаборатории. Сайлас тоже наблюдает за мной. Я вижу, как его взгляд скользит по мне, оценивая… гадая. Говорим мы мало. Только:

– Посмотри на это.

Или:

– Как ты думаешь, это может что-то значить?

Мы с ним чужие, и нам особо не о чем разговаривать.

В последнюю очередь мы заходим в комнату Сайласа. Когда мы оказываемся в ней, он хватает меня за руку, и я не вырываю ее, потому что у меня снова начинает кружиться голова. Первое, что я здесь вижу, это фотография нас двоих, стоящая на его письменном столе. На этом фото я одета в костюм – слишком короткая леопардовая пачка и черные ангельские крылья, элегантно расправляющиеся у меня за спиной. Мои глаза обрамлены густыми ресницами, усеянными блестками. Сайлас же одет во все белое, с белыми ангельскими крыльями. Он выглядит красиво. Добро против зла, думаю я. Значит ли это, что такими и были наши роли в жизненной игре, в которую мы играли? Он глядит на меня и вскидывает брови.

– Неудачный выбор костюмов, – говорю я, пожав плечами. Он улыбается, и мы расходимся в противоположные стороны комнаты.

Я осматриваю стены, на которых висят фотографии людей в рамках: бездомный мужчина, прислонившийся к стене и закутавшийся в одеяло; женщина, сидящая на скамейке и плачущая, закрыв лицо руками. Гадалка, сжимающая свое горло, глядя в объектив камеры пустыми глазами. В этих фотографиях чувствуется что-то нездоровое, мне хочется отвернуться от них и устыдиться. Я не понимаю, почему кто-то может хотеть фотографировать такие болезненно мрачные вещи, не говоря уже о том, чтобы вешать их на стены своей комнаты, чтобы смотреть на них каждый день.

И тут я поворачиваюсь и вижу дорогой фотоаппарат, лежащий на письменном столе. Он лежит на почетном месте, на стопке глянцевых книг по фотографии. Я перевожу взгляд на Сайласа, который тоже разглядывает фотографии на стенах. Он фотограф-художник. Значит ли это, что все это его работы, и сейчас он пытается узнать их? Но спрашивать нет смысла. Я иду дальше, рассматриваю его одежду, заглядываю в ящики письменного стола из дорогого красного дерева.

Я так устала. Я сажусь в кресло, стоящее рядом со столом, но тут он вдруг оживляется и манит меня рукой.

– Посмотри на это, – говорит он. Я медленно встаю и подхожу к нему. Сайлас смотрит на свою незастеленную кровать. Его глаза ярко блестят, и мне кажется, что я читаю в них… шок? Я смотрю туда, куда направлен его взгляд – на простыню. И у меня холодеет кровь.

О боже.

4

Сайлас

Я откидываю одеяло в сторону, чтобы лучше разглядеть месиво в изножье кровати. Пятна засохшей грязи на простыне. Куски отламываются и катятся прочь, когда я натягиваю ткань.

– Это… – Чарли замолкает и, высвободив из моей руки край одеяла, откидывает его в сторону, чтобы нижняя сторона стала видна лучше. – Это что, кровь?