Смертельная белизна - Джоан Роулинг (2019)

– Поначалу колеса не сработали. – У Рафаэля остекленели глаза, и Робин поняла, что он восстанавливает в памяти все события. – Папаша, заторможенный, валялся на диване. Я сразу прошел мимо него в кухню, открыл свою коробку с прибамбасами для детского праздника…

На долю секунды Робин опять увидела затянутую пленкой голову, облепленное седыми волосами лицо, зияющую дырку рта. Все это был делом рук Рафаэля – того, кто сейчас целился ей в лицо.

– Но пока я готовился, старый черт продрал глаза, увидел, как я прикрепляю трубку к баллону, и ожил, мать его! Еле-еле поднимается, хватает со стены шпагу Фредди и лезет в драку, но я-то клинок у него вырвал. Погнул даже, пока отбирал. Силком усадил папашу на стул… старикан все еще сопротивлялся… ну и… – Рафаэль изобразил, как надевает пакет на голову отца. – Капут.

– А потом, – с пересохшим ртом выговорила Робин, – ты с его телефона сделал необходимые звонки, чтобы обеспечить себе алиби. ПИН-код тебе, конечно, сообщила Кинвара. И ты ушел, не закрыв как следует дверь.

Робин не знала, почудилось ей или нет движение за иллюминатором слева. Она не отводила глаз от Рафаэля и слегка дрожащего пистолета.

– Очень многие улики – косвенные, – пробормотал Рафаэль все с той же стеклянной неподвижностью во взгляде. – И у Флик, и у Франчески есть повод меня оболгать… С Франческой я расстался некрасиво. Но у меня еще остается шанс…

– Шансов у тебя ровно ноль, Рафф, – сказала Робин. – Кинвара недолго будет тебя выгораживать. Когда она узнает правду о «Скорбящей кобыле», ей откроется и все остальное. Сдается мне, именно ты настоял на том, что в гостевой спальне сыровато, а потому картину надо перевесить в гостиную – якобы в память об усыпленной лошадке. Очень скоро Кинвара осознает, что все гадости, которые ты ей наговорил при расставании, были чистой правдой, а отношения ты возобновил только потому, что узнал настоящую цену этого полотна. Но хуже всего, – сказала Робин, – что она поймет: когда вы оба услышали, как в усадьбе орудуют чужаки, на сей раз невымышленные, ты выгнал им навстречу женщину, якобы горячо любимую, в одном белье, а сам остался в доме защищать…

– Хватит! – взревел он, и ей в лоб снова уперлось дуло пистолета. – Кончай трендеть, хватит.

Робин замерла. Она представила себе, что с ней сейчас будет. Рафаэль сказал, что застрелит ее через подушку, чтобы заглушить грохот, но, как видно, забыл и уже плохо владел собой.

– Ты знаешь, каково это – гнить в тюрьме? – спросил он.

Она попыталась сказать «нет», но не смогла выдавить ни звука.

– Шум и гам, – зашипел он. – Вонь. Мерзкое, тупое отребье. Животные. Некоторые – хуже зверей. Я и помыслить не мог, что бывают такие людишки. Где жрешь, там и гадишь. Ни на миг нельзя расслабиться, чтобы не получить заточкой в спину. Лязг, вопли, убожество, насилие. Пусть лучше меня похоронят заживо. Больше я туда не вернусь… Мне светила жизнь-мечта. Мне светила свобода, полная свобода. Чтобы не пресмыкаться перед такими ничтожествами, как Драммонд. Я давно присмотрел себе виллу на Капри, с видом на Неаполитанский залив. Потом собирался оборудовать славную берлогу в Лондоне… купить новую машину, как только с меня снимут этот сраный запрет… вообрази: прогуливаешься по улицам и можешь купить, что душе угодно. Жизнь-мечта… А оставалось всего ничего: убрать с пути пару небольших помех… Флик – это просто: поздний вечер, темный закоулок, нож под ребра, жертва уличной преступности. А Кинвара… пусть бы составила завещание в мою пользу, а через несколько лет – вот несчастье – сломала шею, упав с норовистой лошади, или утонула бы где-нибудь в Италии… она ведь плавает как топор… И после этого – послать всех куда подальше, правильно? И Чизлов, и мою шлюху-мать. Чтобы ни от кого не зависеть. У меня всегда бу… А впрочем, к черту все, – осекся он.

Робин увидела, как под смуглой кожей проступает смертельная бледность, а вокруг ввалившихся глаз сгущаются глубокие тени.