Призвание. О выборе, долге и нейрохирургии - Генри Марш (2017)

Может, в чем-то мой отец и был рассеянным и неорганизованным, но он отличался поразительной проницательностью во всем, что касалось собственности, пусть и не сколотил особого богатства, преподавая юриспруденцию. В 1960-м моя семья переехала из Оксфорда в Лондон, и мы поселились в Клэпхеме — тогда захудалом и немодном пригороде с ленточной застройкой. Наш просторный дом в стиле королевы Анны, построенный в 1713 году, был чудесен: комнаты идеальных пропорций, обшитые деревянными панелями и выкрашенные в мягкий бледно-зеленый цвет; чугунные каминные решетки (сегодня такие обошлись бы в кругленькую сумму) в каждой комнате; высокие подъемные окна со ставнями, смотревшие на парк «Клэпхем Коммон». В доме имелась прекрасная дубовая лестница с кручеными балясинами. У отца был наметанный глаз на антиквариат, и он стал коллекционером еще до того, как это занятие превратилось в национальное развлечение, к тому же исключительно дорогое. Итак, наш новый дом с шестью спальнями и почти сорока окнами — как-то раз я покрасил их все, после чего у нас с отцом состоялся яростный спор о том, сколько он должен заплатить мне за работу, — был заставлен книгами, увешан картинами и другими предметами искусства. В юности я ими чрезвычайно гордился. Мой отец тоже гордился и своим домом, и своей богатой коллекцией, которую он любил показывать гостям, причем делал это в совершенно невинной манере — как ребенок, желающий поделиться радостью с окружающими.

Моя же гордость носила более состязательный и агрессивный характер. Когда отец умер в возрасте девяноста шести лет, моим двум сестрам, брату и мне в наследство досталась целая гора разнообразного имущества. К своему превеликому удивлению, я обнаружил, что мало какие из тысяч отцовских книг стоили того, чтобы их сохранить. Это заставило меня задуматься над тем, что станет со всеми моими книгами, после того как я умру. Остальное мы мирно поделили между собой, но, оглядываясь назад, я с ужасом понимаю, что взял гораздо больше, чем мне по-хорошему причиталось, — полагаю, все просто решили уступить требовательному младшему брату, чтобы избежать разногласий. Что же до самого дома с его сорока окнами и комнатами, обшитыми панелями, то, как я слышал, недавно его продали за астрономическую сумму, предварительно сделав капитальный ремонт. На сайте агентства по продаже недвижимости можно было отыскать фотографии интерьера, который претерпел кардинальные изменения: все, даже дубовая лестница, было покрашено в белый цвет, и теперь дом больше походил на вычурный пятизвездочный отель.

Работая в Непале, я жил практически на чемоданах: все, что у меня было с собой, — это одежда да ноутбук. Оказалось, что я ничуть не скучаю по оставленному в Англии имуществу, — более того, я воспринимал его как некую ношу, к которой обязан вернуться, а ведь все эти вещи так много для меня значили! Кроме того, став свидетелем нищеты, царящей в Непале, увидев, к каким ужасным последствиям приводит стремительная и непродуманная урбанизация, я взглянул на свое имущество в совершенно ином свете. Как же я жалею, что не осознал раньше, насколько это здорово — путешествовать по свету с одной только ручной кладью. В конце концов, в могилу ничего с собой не заберешь.

* * *

— Первый пациент — мистер Сунил Шретра, — начал утреннее собрание один из младших врачей, знакомя всех с недавно поступившими пациентами. — Сперва его положили в больницу Норвик, а потом привезли сюда. Правша, шестьдесят шесть лет. Пять дней назад потерял сознание. При осмотре…

— Погодите! — воскликнул я. — А что случилось после того, как он упал в обморок? Он с тех пор так и не приходил в себя? Что с неврологическими проявлениями?

— Он был на искусственной вентиляции легких, сэр.

— Так, а со зрачками что?

— Четыре миллиметра и не реагируют, сэр. Никаких моторных реакций.

— То есть получается, у него наступила мозговая смерть?