Тира засмеялась, узнав переделанное вступление к песне «Алло», когда звонящая ошибается номером и спрашивает: «Алло, алло, это ты, любимый?», а голос на другом конце провода отвечает: «Это лечебница для душевнобольных. У вас кто-то болен душой?» Уж не пародия ли это на песню, которую она напела тогда Нарунну? Будто почувствовав, что Тира думает о нем, Нарунн сунул голову в комнату и шепнул:

– Музыка ветра уже пристроена.

Кивком он предложил Тире прислушаться. Из-под окна и впрямь доносилось мелодичное позвякиванье.

– Ла очень гордится, что показала мне хорошее местечко, где вешать музыку.

Тира улыбнулась.

– Сейчас спущусь, – пообещала она, закрывая дневник. Нарунн сбежал по лестнице – от его шагов затрясся весь дом. Полоски музыки ветра оживились, зазвенев громче. Тира поднялась из-за стола, но остановилась, кое-что вспомнив. Она снова открыла дневник, достала черно-белый снимок и поставила его перед стопкой книг на одну из полок.

– Это ваш новый дом, – тихо произнесла она, обращаясь к родителям и гостям, попавшим и не попавшим в кадр. – Один из нескольких.

Снаружи Ла указала на музыку ветра, свисавшую с карниза над патио:

– Смотри, Ма-Миенг, она заставила каркающих дядюшек притихнуть!

Нарунн захохотал. Действительно, мелодичный, похожий на звуки дождя звон отвлек работников, и они замолчали.

– Почтенный Конг Оул будет счастлив узнать… то есть увидеть его здесь… в обновленном виде, – сказала Тира, думая о пистолете, который настоятель отдал Нарунну, о его судьбе и финальной трансформации.

– Пойдем взглянем, что там готовят! – весело предложил Нарунн. – А то мы не завтракали…

Тира поглядела на дом Яйи, где вся женская половина семьи с головой ушла в кулинарные изыски: горшки дымились, из земляных жаровен вырывались языки пламени, запахи пряностей щекотали ноздри.

– Но Па-Ом, – напомнила Ла, – нельзя кушать раньше монахов!

– О, я уверен, тетушка Рави отложила нам что-нибудь перекусить.

Прибыли монахи. В шафраново-желтых облачениях и с раскрытыми желтыми зонтами, подсвеченными солнцем, они казались вереницей зажженных свечей, несомых через участок. Войдя под навес, они босиком ступили на слегка возвышавшийся над землей помост, оставив сандалии в траве, а закрытые зонты – в плетеной корзине с краю. Почтенный Конг Оул опустился на подушку посередине настолько легко и плавно, что секунду казалось – он парит в воздухе. Трое послушников расселись вокруг. Макара, воплощение спокойствия и духовной дисциплины, сел по правую руку от настоятеля. Подобрав край рясы, он заправил ее под скрещенные ноги точными скупыми движениями. Макара сидел лицом к гостям, но взгляд был обращен внутрь себя, погружен в некий омут уединения. Если бы Нарунн не рассказал Тире о недавней борьбе Макары с зависимостью, ей бы никогда не догадаться, что мальчик не всегда был монахом, постриженным в раннем возрасте.

Гости, собравшиеся на соломенных циновках, трижды поклонились, пробормотали молитвы и сели прямо, опустив глаза и сложив руки перед грудью, подобрав ноги и направив подошвы в сторону от монахов. Представители клана постарше сидели ближе к помосту, и среди них Яйа. Ее бритая голова качалась в ряду других бритых голов, традиционные черные с белым одеяния контрастировали с монашескими рясами, и со стороны старики казались вереницей лун под рядом солнц.