Чистая правда - Дэвид Болдаччи (1998)

Его звали Руфус Хармс, и в военной тюрьме Форт-Джексон за ним закрепилась репутация убийцы. Все знали, что он уничтожит любого, кто рискнет с ним связаться. Он никогда не нападал первым, но исход всегда был в его пользу. Двадцать пять лет заключения взяли свое, и, как кольца на пне, шрамы на коже Хармса и плохо залеченные переломы стали летописью его пребывания здесь. Однако гораздо более серьезный урон понесли мягкие ткани мозга, где жило то, что делало его человеком: память, размышления, любовь, ненависть, страх. Все это покрылось налетом грязи, отвернулось от него. Особенно память, которая превратилась в унизительную опухоль, терзавшую его, точно кусок железа, упирающийся в позвоночник.

Впрочем, громадное тело Руфуса все еще сохраняло свою мощь, о которой говорили длинные, узловатые руки и могучие плечи; мощный торс указывал на то, что этот человек наделен недюжинной силой. И все же Хармс напоминал клонящийся к земле дуб: часть его ветвей умирала, другие высохли совсем, корни с одной стороны были вырваны из земли, и его уже никто не мог спасти. Он являл собой живой оксюморон: мягкий человек, глубоко верующий, уважающий других – и одновременно безжалостный убийца. И по этой причине охранники и другие заключенные его не трогали, что Руфуса вполне устраивало. Мешок золота, луч надежды, возможность выбраться отсюда…

Еще одна вспышка молнии показала покрасневшие глаза, как будто в них полопались все сосуды, но уже в следующее мгновение свет упал на мокрое от слез суровое, мрачное лицо. Когда стало темно, Хармс разгладил листок бумаги, стараясь не шуметь и не привлекать охранников, дабы те не явились разнюхивать, что происходит.

Свет погасили несколько часов назад, и с этим ничего было не поделать. Как и четверть века до нынешнего мгновения, мрак отступит, только когда начнется рассвет. Впрочем, темнота не имела значения. Хармс уже прочитал письмо и впитал каждое его слово. Каждый слог резал, точно бритва. В верхней части листка стояла жирная эмблема Армии США. Он хорошо знал ее, потому что почти тридцать лет армия являлась его работодателем и опекуном.

Армия просила информацию у Руфуса Хармса, всеми забытого рядового, обманувшего ее ожидания еще во времена войны во Вьетнаме. Но Хармс не мог дать им то, что они хотели. Несмотря на темноту, его палец уверенно остановился на том месте в письме, которое пробудило обрывки воспоминаний, не оставлявших его все прошедшие годы. Эти мелкие детали вызывали бесконечные ночные кошмары, однако их суть постоянно от него ускользала.

Прочитав письмо в первый раз, Хармс вплотную приблизил лицо к листку, как будто пытался отыскать скрытый смысл в напечатанных буквах, разгадать величайшую загадку своей жизни. Сегодня искореженные фрагменты неожиданно превратились в четкие воспоминания, открыли ему правду. Наконец.

Пока Хармс не получил письмо из армии, у него было только два четких воспоминания о событиях двадцатипятилетней давности: маленькая девочка и дождь. Тогда разразилась настоящая буря, совсем как сегодня. Тонкие черты лица девочки – маленький носик, кожа, еще не тронутая солнцем, возрастом или тревогами; голубые невинные глаза, в которых застыла уверенность, что ее ждет долгая жизнь. А еще белая, точно сахар, безупречная кожа, если не считать красных отметин на изящной, словно стебель цветка, сломанной шее. Эти красные следы оставили руки рядового Руфуса Хармса, те самые, что сжимали сейчас письмо, и его мысли снова оказались в опасной близости к той картине.

Всякий раз, когда Хармс думал о мертвой девочке, он плакал, не в силах сдержаться, но делал это безмолвно, и не без причины. Охранники и заключенные, все до одного, были подонками, акулами, которые за миллион миль чуют кровь, и слабость, и возможность нанести удар; видят по глазам, по тому, как расширяются поры кожи, даже ощущают в запахе пота. Здесь все чувства обострены до предела. Здесь сила, быстрота, жесткость и ловкость означают жизнь. Или смерть.