Убийство на улице Дюма - Лонгворт Мэри Лу

Он разорвал каннеле и вгрызся в мякоть пирожного, сделанного из рома и ванили. С карамельной корочкой снаружи, тягучее внутри, оно было идеальным.

– Когда ваша мама переехала из Бордо в Прованс? – спросил Верлак.

– Сразу после войны. Ее отец был виноделом, а земля в Любероне тогда стоила дешевле грязи. Он мог бы остаться в Бордо, всегда работая на других, или же завести собственный виноградник. Когда они увидели пустошь, которую купили на все свои сбережения – а в этот день еще дул мистраль, – бабушка закричала и направилась в сторону ближайшей деревни, Ансуи, надеясь успеть на следующий автобус в Бордо. Но они остались, пережили множество подъемов и падений, как любые иммигранты. А сейчас наша семья – среди старых люберонских фамилий. Но бабушка всегда готовила бордоские лакомства, отец сажал «каберне совиньон», несмотря на фырканье местных, а мать продолжает печь каннеле.

Верлак улыбнулся, представив себе, как бабка Полика шагает по проселку, опустив голову и сжав кулаки, а также при мысли, что семья Полика считает себя иммигрантами.

– Вы учились в университете или сразу пошли в полицию? – спросил он.

– Сразу, – ответил Полик, выезжая на шоссе и доедая каннеле. – Я и хотел бы поучиться, но такой вариант в семье не рассматривался. Ни моими родителями, благослови их Господь, ни кем бы то ни было в школе… А я хотел просто работать… чтобы самостоятельно обеспечивать свое увлечение.

Верлак засмеялся:

– Опера не дешевле наркотиков, но она хотя бы не убивает.

– А почему адвокат Мута живет в Париже? – спросил Полик.

Верлак понял это как намек на то, что разговор о себе или своей семье ему продолжать не хочется.

– Мут родился в Париже. Этот юрист – кажется, давний друг семьи, некто мэтр Фабр. У него контора в Семнадцатом округе, Батиньоле, совсем рядом с местом, где жили мои дед с бабкой, возле бульвара Клиши.

Бруно Полик кивнул и подумал, что Антуан Верлак похож на человека «рив гош» – из тех парижан, которые редко бывают севернее Сены. Бульвар Клиши – последнее место, которое он бы предположил в качестве адреса старших родственников Верлака. Шумные грязные улицы, полные дешевых магазинов одежды и киосков с кебабом.

Полик свернул с шоссе, и когда они подъехали к недавно построенному вокзалу TVG, Верлак сказал:

– Меня удивляет, когда я вижу такое количество машин, припаркованных против правил.

– Знаю, но все же понимаю их. Новый вокзал красив, но мест для стоянки мало и они слишком дороги.

Они припарковались на дневной автостоянке – повезло найти последнее свободное место, – и Полик положил парковочный билет в бумажник. Входя в здание, Верлак спросил:

– А билеты на поезд нам покупать не нужно?

– Нет, мадам Жирар уже ушла с работы, так что я купил их в Интернете. Хотел иметь места в первом классе.

Поезд из Марселя подошел через несколько минут, и пассажиры – в этот час сплошь бизнесмены – спокойно вошли, отыскали свои места и вытащили газеты или лэптопы. Где-то на полпути, в южной Бургундии, около девяти утра, когда поезд шел так быстро, что Марселя Дубли было бы не разглядеть, у Полика зазвонил телефон. Комиссар быстро встал и вышел в тамбур, чтобы не мешать другим пассажирам. Верлак выглянул, посмотрел на зеленые холмы за окном – почти прижимаясь лицом к стеклу, – где раскинулись поля и виноградники, разделенные изгородями, и в каждой деревушке стояла своя романская церковь. Это была, пожалуй, самая красивая часть поездки, и обидно было за других пассажиров, задернувших занавески.

– Это был Руссель, – сообщил Полик, вернувшись через пять минут. – Зацепок в деле о взрыве банкомата нет, но на старом вокзале в ночь на вторник был уборщик. Он пришел после десяти вечера – прибрать, потому что это у него подработка. Вообще-то он преподает в школе.

– Он ранен?

– Рука сломана. Опрокинуло на спину взрывной волной, но от банкомата был, к счастью, далеко.

– Он что-нибудь видел?