– И я ей не верю. И ему тоже. Я отправлю еще людей на поиск украденной машины, а когда мы ее найдем, десять к одному ставлю, что там будут пальчики мсье Гасналя. А, наконец-то эта женщина вернулась. Завтра поговорим.

Глава 24. 7.43 на Париж

Марсель Дубли стоял довольно далеко от железной дороги и смотрел на мчащийся поезд. Он, в отличие от некоторых своих соседей, ничего не имел против появления в начале восьмидесятых поездов TGV на своих самых дальних пастбищах. Железнодорожная компания заплатила крестьянам деньги, на которые можно было починить крышу амбара, прикупить скота или обновить кухню и ванную к радости жены и четырех детей. И что важнее: проходящий в одно и то же время поезд придавал жизни ощущение прочности. Так же, как ежевесенний отел белых шаролезских коров, как смена времен года, как еженедельные выставки скота в неподалеку расположенном Сен-Кристоф-ан-Брионне, где Дубли выступал либо как продавец, либо как судья. Потом анисовый ликер в баре и долгий обед с такими же крестьянами, виноделами, бывала и парочка политиков, и так каждую среду при любой погоде.

Марсель Дубли смотрел вслед поезду, несущемуся в Париж, представляя себе, как в нем сидят и работают пассажиры, склонившись над лэптопами, потом разъезжаются на такси по деловым встречам, мчатся обратно на юг, прихватив вместо ужина бутерброд. Он сам однажды бывал на юге, возле Авиньона, когда друг детства женился на девушке из провансальской деревни. Они с женой ездили на свадьбу, и хотя люди там оказались дружелюбными, стол был легковат на его вкус и со свадьбы он ушел голодным.

«Не преувеличивай», – сказала ему жена со смехом. И они смеялись в машине всю дорогу до отеля. Опершись на трость, Дубли повернулся, собираясь возвращаться к дому. Не то чтобы трость была ему нужна – в свои пятьдесят два он находился в отличной форме, – просто привычка, и он любил на ходу постукивать ею по земле – своей земле. В доме сейчас меньше звучал смех, жена выглядела усталой и беспокоилась из-за детей: никто из них не стал хорошим учеником и оставаться в Бургундии тоже желания не выражал. Марсель подумал, что надо будет за обедом попытаться ее рассмешить.

Верлак проснулся в половине седьмого утра от голода. Он сообразил, что накануне выпил лишь две кружки пива и ничего не ел.

Отбросив одеяло, он пошел в ванную. Ремонтируя квартиру, он попросил каменщиков убрать стену между ванной и главной спальней, заменив ее стеклом. И ни разу об этом не пожалел, хотя пришлось выдержать жаркий спор с подрядчиком, которому эта мысль казалась безумной. Туалет находился по соседству, и там же небольшой рукомойник, а в ванной – умывальник на подставке и старомодная ванна, которую выбрал декоратор. Он заставил рабочих сохранить пол девятнадцатого века (еще один спор) и любовался узором зеленых листьев и золотых стеблей на кафеле.

Он пошел в кухню, включил кофемашину и проверил сообщения на телефоне. Было одно от Марин: «Bonne nuit…[32] потом поговорим», и еще одно от Полика, подтверждающее встречу в десять минут восьмого у подъезда Верлака.

В 7.08 Бруно Полик позвонил в домофон, и меньше чем через минуту Верлак уже сидел в его «Рейнджровере».

– Доброе утро, – сказал комиссар, выезжая с мощеной площади. – Есть хорошая новость. Лея получила за сольфеджио шестнадцать из двадцати и принята в следующий класс.

– Так это же здорово! – улыбнулся Верлак, оборачиваясь к Полику. – С шестнадцатью баллами ей ведь полагается диплом?

– Да, но она так ошарашена всеми событиями, что вряд ли он что-то для нее значит. И вот еще, – Полик подал Верлаку сумку. – Мне мать вчера завезла вот это.

Верлак открыл сумку и посмотрел.

– Каннеле!

– Вы же учились на юридическом в Бордо? Я и поду мал, что вам их не хватает.

– Я их обожаю! Спасибо вам, мне их очень не хватает, иногда я покупаю их в Эксе, но таких, как в Бордо, здесь нет.