Меч и ятаган - Саймон Скэрроу (2012)

Уперев ногу пирату в грудь, Томас выдернул острие, чутко озираясь в готовности нанести очередной удар. Видно было, как ла Валетт с отрядом людей пробивается к корме, где сейчас стоял предводитель корсаров со своими подручными, полными решимости отдать свою жизнь задорого. В другой стороне Стокли в компании с кем-то завладел передней палубой и сейчас расправлялся там с орудийной обслугой. В прочих местах палуба представляла собой хаотичное поле боя. Прочность доспехов рыцарей и наемников давала им неоспоримое преимущество. Магометанам фанатичная вера в своего пророка придавала свирепой храбрости, но это, пожалуй, и все. От стальных кирас и лат их ятаганы отскакивали без урона; исключение составлял разве что удачный удар в сочленение доспеха или по лицу. Иными словами, христиан пала всего лишь горстка, остальные же с беспощадной неуклонностью прорубались сквозь басурман, грозя рано или поздно посечь их всех.

Однако кое-кто из врагов все еще являл собой серьезную опасность.

Томас присмотрел себе одного рослого, поджарого, хорошо вооруженного воина с крупным щитом и ятаганом с золотой насечкой, стоящего, судя по всему, на страже у люка, что ведет в трюм галиота. В ногах у воина лежало простертое тело; белый крест на красном балахоне указывал на рыцарское сословие. Воин-корсар с глумливой улыбкой поднял свой кривой клинок так, чтобы Томас видел его обагренное лезвие. Колкость пришлось проигнорировать. Был этот корсар светлокож – вероятно, из тех, кого османы в свое время ребенком забрали из семьи на Балканах, вывезли к себе и взрастили в магометанстве, вроде печально известных янычар, составляющих костяк султанского войска. Черный лакированный шлем его украшал плюмаж из черного конского волоса; лоснисто-черными были и защитные пластины на кафтане с подбоем. Белесый шрам на щеке свидетельствовал об опытности этого воина – как, впрочем, и о том, что кому-то из врагов все же удалось до него дотянуться. Выставив острие копья, Томас подобрался и сделал ложный выпад в сторону его лица. Тот даже не моргнул, а лишь насмешливо качнул головой.

– Ну ладно, – процедил Томас. – А как тебе это?

Он пружинисто скакнул, всем своим весом налегая на копье. Но противник с изящным проворством отступил в сторону и ярко блеснувшим концом клинка ударил Томаса по голове сбоку – тот едва успел пригнуться, а в голове от удара звонко тенькнуло и поплыло. Спасла округлость стального шлема, по которой скользнуло лезвие. Рыцарь отскочил, встряхнул головой и принялся махать копьем из стороны в сторону, чтобы отпугнуть воина. Но не тут-то было: ухмылка на губах у того переросла в оскал, и он шагнул вперед, рубя воздух такими быстрыми движениями, что не уследить глазами. Не убоялся и Томас, резко перехватив свое копье как угломер, которым мальчишкой пользовался у себя в Англии. Силы и ловкости в его теле было не меньше, чем в любом, кого с детства готовили в рыцари; на это он сейчас, в мгновение броска, и уповал.

Этот грубый и до безрассудства смелый прием привел корсара в замешательство, и ему не хватило проворства, чтобы как-то разминуться с вытянутым поперек во всю длину копьем. Это дорого ему обошлось: под отчаянным броском Томаса он сделал шаг назад и, запнувшись, не сумел удержаться и упал, прибившись к фальшборту. Падение было таким, что из него вышибло дыхание и он рыгнул, заставив Томаса поморщиться. Теперь корсар был вынужден выпустить щит с клинком и вместо фехтования схватиться за древко копья снизу в попытке его оттеснить. Томас же давил из более удобного положения сверху; налегал всеми своими мышцами и сухожилиями, все сильнее придавливая оскаленного корсара к палубе. С груди врага древко медленно сместилось выше – к подбородку, а затем и к горлу. У корсара от напряжения приоткрылась челюсть; он отчаянно извивался, пытаясь сбросить с себя своего цепкого душителя.

– Прокли… наю тебя, христианин, – сипел он на каком-то грубом французском диалекте. – Будь ты… проклят. Сойдешь ты… во ад!