Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

Мой рассудок затуманился, но не вполне покинул меня. Я не раз замечал, что в моей злой ипостаси все мои способности обострялись, а ум становился острее и гибче. Вероятно, именно поэтому в тех обстоятельствах, которые просто раздавили бы доктора Джекила, Эдвард Хайд, наоборот, воспрянул. Мои снадобья лежали в одном из шкафов в кабинете. Как их раздобыть? Эту проблему я и принялся решать, стискивая виски в ладонях. Я запер дверь, выходящую на улицу, и уничтожил ключ. Если я попытаюсь войти с парадного входа, мои слуги собственноручно отправят меня на виселицу. Я понял, что без посредника мне не обойтись, и тотчас подумал о Лэньоне. Но как с ним повидаться? Как убедить? Даже если мне удастся избежать ареста на улице, смогу ли я, совершенно неизвестный и крайне неприятный посетитель, убедить знаменитого врача обшарить кабинет его коллеги Джекила? Но тут мне пришло в голову, что одна из способностей моей прежней личности все еще при мне – я могу писать своим почерком. Едва вспыхнула эта искра, как я увидел целиком всю дорогу, по которой собирался пройти.

Я, как сумел, привел свою одежду в порядок, подозвал кеб и велел отвезти меня в одну из гостиниц на Портленд-стрит, название которой чисто случайно помнил. При виде моей фигуры, действительно довольно комичной, кебмен не мог удержаться от смеха. Но я в припадке бешеной ярости заскрежетал зубами и, к счастью для незадачливого возницы, улыбка тотчас сошла с его лица. Войдя в гостиницу, я огляделся с таким злобным видом, что коридорные невольно задрожали. Никто из прислуги не посмел произнести ни слова; все с почтением выслушали мои приказания, проводили меня в номер и моментально подали письменные принадлежности. Эдвард Хайд, оказавшийся в смертельной опасности, был совершенно новым для меня существом: в нем беспрестанно бушевал гнев, он был готов совершать убийство за убийством, причинять неисчислимые страдания. Однако это коварное существо усилием воли справилось со своим раздражением. Хайд написал два важных письма: одно Лэньону, другое Пулу; а чтобы они непременно дошли до адресатов, велел отправить их заказной почтой.

Хайд целый день просидел в своем номере у камина, грызя ногти; он и обедал наедине со своими страхами, а прислуживавший ему официант, ловя на себе его взгляд, бледнел и вздрагивал. Когда спустилась тьма, Хайд вышел, нанял экипаж и, забившись в угол, приказал возить его по лондонским улицам без цели. Я все время пишу «Хайд», потому что не могу заставить себя написать «я». В этом исчадии ада не было ничего человеческого, его переполняли только два чувства – страх и ненависть. Когда наконец ему показалось, что возница что-то заподозрил, он отпустил его и пошел пешком. Его слишком просторная одежда привлекала внимание запоздалых прохожих. Он шел быстро, выбирая самые глухие и темные переулки, его преследовал страх, он что-то бормотал про себя, считая минуты, остававшиеся до полуночи. Когда с ним заговорила какая-то женщина, предложив ему купить какую-то мелочь вроде спичек, он молча взглянул ей в лицо, и она тут же убежала…

Когда я снова стал собой в кабинете Лэньона, ужас моего старого друга огорчил меня; но это огорчение – всего лишь капля в море того адского ужаса, с которым я оглядываюсь на эти часы. Во мне произошла необратимая перемена. Теперь меня терзал не страх виселицы, а страх снова стать Хайдом. Я словно в полусне выслушал обличения Лэньона, словно в полусне вернулся домой и лег в постель. После полного тревог дня я мгновенно уснул и спал глубоким, крепким сном, который не нарушали даже кошмары, в последнее время терзавшие меня. Утром я проснулся ослабевшим, душевно измученным, но слегка освеженным. Я по-прежнему ненавидел и страшился зверя, дремавшего во мне, не забыл я и о смертельной опасности, пережитой накануне. Но ведь теперь я был дома, у себя, рядом со своими реактивами, и радость, охватывавшая меня при мысли о чудесном спасении, была поистине лучезарной!