Алмаз раджи, Собрание сочинений - Стивенсон Роберт Льюис (2014)

Странная история доктора Джекила и мистера Хайда

История двери

Мистер Аттерсон, нотариус, казался суровым, его лицо никогда не освещала улыбка; говорил он холодно, кратко, скупясь на слова и нередко подыскивая выражения. Чувств своих Аттерсон не любил выказывать. Он был высокий, худощавый, угрюмый, пыльный человек, но все-таки до известной степени привлекательный. Во время дружеских пирушек, в особенности, когда вино приходилось по вкусу Аттерсону, в его глазах мелькало что-то мягкое, человечное. Но много чаще и сильнее выражалась человечность нотариуса в его поступках и образе жизни. Он был суров к себе: пил джин в одиночестве, чтобы заглушить пристрастие к вину, и хотя любил драматическое искусство, в течение двадцати лет не переступил порога ни одного из театров. Зато Аттерсон был снисходителен к другим и, как нотариус, вообще охотнее помогал падшим, нежели осуждал их.

– Я склонен к каиновой ереси, – говаривал Аттерсон, – и не мешаю моему ближнему отправляться к дьяволу, если он сам того желает.

Ему буквально суждено было оставаться последним добрым советчиком людей окончательно опустившихся. И когда они являлись к нему, он не менял своего отношения к ним.

Такая ровность в обращении ничего не стоила Аттерсону, потому что он был по натуре сдержан и до того добродушен, что даже дружил исключительно с добродушными людьми.

Каждый истинно скромный человек принимает тот круг друзей, который посылает ему судьба. Так поступал и Аттерсон. Друзьями нотариуса были преимущественно его родичи или старинные знакомые. Привязанность Аттерсона к ним разрасталась, как плющ, с течением времени и не зависела от достоинств его друзей. Этим, без сомнения, объяснялось, почему Аттерсон сошелся с Энфилдом, своим дальним родственником и довольно известным в городе человеком. Многие ломали себе голову над тем, что у них могло быть общего и что они находят друг в друге. Все, встречавшие Ричарда Энфилда и Аттерсона во время их прогулок, утверждали, что оба они перемещались молча, выглядели мрачными и с видимым облегчением обращались к каждому встречному знакомому. Несмотря на все это, и Аттерсон, и Энфилд высоко ценили свои воскресные прогулки, считали их украшением всей недели и, желая без помехи наслаждаться ими, не только жертвовали другими удовольствиями, но и откладывали серьезные дела.

Как-то раз они забрели на узкую улочку в деловой части Лондона. Эта улица была из тех, что зовутся тихими; однако в будние дни здесь кипела торговля. Ее обитатели, по-видимому, жили недурно и надеялись со временем зажить еще лучше. Избыток доходов они тратили на украшение своих лавок, которые действительно выглядели приветливо и походили на два ряда улыбающихся продавщиц. Даже в воскресенье, когда витрины были закрыты, она выглядела красивой в сравнении со своими грязными соседками и сияла, словно костер в лесу. Она нравилась прохожим свежевыкрашенными ставнями, до блеска начищенными бронзовыми дверными ручками и общим духом чистоты.

Двигаясь на восток по этой торговой улице, прохожий мог заметить, что через два дома от угла ровная линия ее фасадов нарушалась входом во двор, в глубине которого высилось мрачное неуклюжее здание с фасадом без единого окна. Внизу располагалась дверь, а второй этаж представлял собой глухую, побуревшую от времени кирпичную стену. Все здание выглядело полузаброшенным. Входная дверь без звонка или молотка покоробилась и покрылась пятнами. В дверной нише ночевали оборванцы, зажигавшие спички о порог; дети играли на ведущих к ней ступенях, школьники пробовали остроту своих перочинных ножей на резных завитушках. Никто не прогонял этих случайных посетителей и не уничтожал следы их бесчинств.

Мистер Энфилд и нотариус находились на другой стороне улицы, но когда они поравнялись с входом во двор, Энфилд указал тростью на мрачный дом и спросил: