Лабиринт смерти - Филип Киндред Дик

– Что с того, что ни разу не видели? Все равно Он существует и когда-нибудь явится вам.

– Поскольку у нас в штате лингвист, можно предположить наличие разумных организмов на планете. Но до сих пор наши экспедиции носили неформальный характер, их едва ли можно назвать научными. Все изменится, когда…

– Ничего не изменится. Несмотря на теорию Спектовски о Боге, проникающем в историю и вновь приводящем в движение время.

– Если желаете об этом поговорить, обратитесь к мисс Уолш. Меня вопросы теологии не интересуют.

– Вы можете это повторить? Мистер Толчиф, у вас что, индейская кровь?

– Ну да, я на одну восьмую индеец. А из-за чего возник вопрос, из-за фамилии?

– Архитектуру удачной не назовешь. Постройки вот-вот развалятся. В холод не можем согреться, в жару тоже спасения нет… Хотите знать, что я думаю? Поселку отведен очень короткий срок. Для чего бы ни собрали нас здесь, долго это не продлится. А если продлится, мы будем вынуждены делать все с нуля, вплоть до электропроводки.

– По ночам верещит какая-то крупная тварь. В первые дни заснуть из-за нее не сможете. Под днем я, конечно, подразумеваю двадцатичетырехчасовой период, а не светлое время суток, потому что верещит она не днем, а ночью. Каждую ночь орет, дрянь такая! Да сами услышите…

– Толчиф, вы это, Сьюзи дурой не называйте. Она ведь совсем не глупа.

– Да и хорошенькая к тому же.

– А вы заметили, как она…

– Я-то заметил, но не думаю, что стоит это обсуждать.

– Мистер Толчиф, кто вы, говорите, по профессии? А?

– Надо отвечать погромче, она глуховата.

– Я сказал, что…

– Вы ее пугаете! Не стойте так близко от нее.

– Можно мне чашку кофе?

– Попросите Мэгги Уолш, она сделает.

– Почему нельзя поставить кофейник на нормальный подогрев? Почему эта рухлядь все кипятит и кипятит?

– Ну, это вопрос. Кофеварки доведены до совершенства аж в двадцатом веке. Какие еще нас ожидают сюрпризы?

– А помните, как было с ньютоновской теорией света и цветов? Уже в конце восемнадцатого века ученые полагали, что о цветах им известно все. Но затем появился Эдвин Ленд со своей теорией светового восприятия, и как будто плотину прорвало…

– Это вы к чему? В саморегулирующихся кофейниках есть еще что-то такое, о чем мы не знаем? Только думаем, будто знаем?

– Что-то в этом роде.

И так далее. Бен рассеянно слушал, отвечал, когда к нему обращались, а потом, внезапно ощутив усталость, побрел прочь, к купе кожистых зеленых деревьев, словно нарочно выращенных ради обивки психиатрических кушеток.

Запах Дельмака-Ноль показался ему малоприятным – как будто поблизости трудилась мусороперерабатывающая фабрика. «Ничего, – успокоил он себя, – через пару дней привыкну».

«Странный народ подобрался в поселке, – подумал Бен. – Люди кажутся слишком… – он поискал подходящее слово, – слишком яркими. Да, точно. Каждый из них – уникум, и каждый словоохотлив».

«И все они здорово нервничают, – запоздало понял он. – Ничего удивительного: они, как и я, не знают, почему здесь оказались. Но это, похоже, не единственная причина для беспокойства».

Узнать эту причину он пока не мог, а потому обратил свое внимание вовне, стремясь объять им зеленокорые деревья, дымчатое небо над головой и низкую траву, похожую на крапиву, под ногами.

Невзрачный мир, решил Бен, испытывая разочарование. Немногим лучше, чем на корабле. Впрочем, Бетти Джо Бем говорила о необычных формах жизни за периметром колонии. Так что вряд ли можно экстраполировать на всю планету впечатление от этого крошечного участка. Надо поглубже вникнуть в суть, надо побывать вдали от колонии. Это и всех остальных касается. A что еще тут делать? Только изучать обстановку, по крайней мере, до получения инструкций со спутника. «Надеюсь, скоро прибудет Морли, – подумал Бен. – И тогда мы сможем начать».