Танцующий в темноте - Т. Мартин

Мягкий голос Катерины доносится до моих ушей. Она что-то записывает в блокнот, затем склоняется над хнычущим подростком, привязанным к ее рабочему столу.

— Более конкретно, о чувствах, которые пробудились в тебе, когда твоя приемная мать ударила тебя?

Я выдыхаю и качаю головой. Девушка на пару лет старше меня. У нее растрепанные волосы, и, судя по ответам на данный момент, она провела на улице меньше года, прежде чем оказалась здесь. На самом деле, у нее все было хорошо. Надо было остаться в приемной семье — крыша над головой, еда в желудке, кровать для сна.

Ответы девушки тихие, в голосе слышится дрожь. Я хорошо знаю этот тон. Она больше не борется, не плачет и цепляется за единственный клочок надежды, который у нее остался, — осознание того, что, по крайней мере, это гребаное интервью дает ей еще немного времени.

— Ты бедная девочка, — бормочет Катерина. — Ты плачешь такими прекрасными слезами. Спасибо, что доверила мне свою историю, милая Джейн. Я обещаю поделиться ею в чистом виде.

Закрывая глаза, я пытаюсь не обращать внимания на яркий свет над головой и стук в груди, когда прислоняюсь к стене. Я бы хотел, чтобы мне не приходилось выслушивать это дерьмо изо дня в день. Я съеживаюсь от каждого всхлипа; они звучат в моей голове как мольбы, на которые никогда не будет ответа. Мои пальцы впиваются в пол подо мной, ободранная кожа трется о шершавый цемент, что приятно отвлекает.

Слабое дин, дон притягивает взгляд к большой клетке в другом конце комнаты.

Маленькая девочка София осторожно постукивает разноцветной косточкой по железным прутьям, медленно расхаживая из одного конца клетки в другой. Это та же самая кость, которую ее мама раскрасила масляными карандашами два месяца назад.

Для нее это стало чем-то вроде рутины.

В первый день, когда она появилась и увидела, как ее мама снимает шкуру с новоприбывшего, она сжалась в комочек, прикрыла глаза и раскачивалась взад-вперед. Она до сих пор даже не пикнула. На второй день, во время собеседования, она сделала то же самое. И на третий. Но на четвертый день она начала постукивать костью. И с тех пор она делает это постоянно. Я этого не понимаю.

Я смотрю на нее несколько мгновений, позволяя звону заглушить ‘интервью’, происходящее рядом с нами. Вскоре она смотрит в ответ. Ее глаза широко раскрыты, но в них нет страха.

Через некоторое время единственным звуком в комнате становится стук костей о железо. Больше никаких стонов, никаких вопросов, никаких ответов. Я бросаю взгляд на Катерину.

Интервью окончено.

Медленно поворачиваю голову обратно к Софии. Она все еще смотрит на меня, но уже опустила кость. И, наконец, я понимаю. Вот почему она это делает — она заглушает голос своей мамы, плач, все это.

Сколько ей, пять? И она поняла это место намного быстрее, чем я.

Лязг подноса, который ставят на металл, возвращает мое внимание к рабочему месту. Длинные конечности объекта, Джейн, безжизненно свисают с края узкого стола. Мое дыхание учащается, когда Катерина берет скальпель с подноса. Легкие сжаты, и я не осознаю, что медленно придвигаюсь ближе, пока холодная стена больше не упирается мне в спину. Никто не издает ни звука, когда Катерина делает свой первый надрез. Это медленно. Точно. Забор мельчайшего количества крови.

Она выбирает другое место, повыше на руке, и не торопясь проводит лезвием по коже еще раз.

Только когда я вижу это, темно-красный цвет, стекающий с руки на стол, а затем, в конце концов, на пол, легкие открываются, и я снова могу дышать. Я резко вдыхаю, унося с собой свежий запах крови, и с рычанием отступаю к стене.