Танцующий в темноте - Т. Мартин

Темные воспоминания и яркие белые огни захватывают, пока не затуманивают зрение. Сдавленные крики прошлого пронзают мои барабанные перепонки и оседают в груди. Я смотрю на человека, беспомощно прикованного к моей люстре, и вижу ее.

Женщину, которая все разрушила.

Держала меня взаперти в клетке, заставляла наблюдать.

Как она освежевывала, потрошила, украшала.

Сделала фотографию и установила ценник на ее искусство.

Каждое утро, каждую ночь в течение 721 дня.

Локоть толкает мою руку, и я рычу. Грифф кривится и проходит мимо меня, направляясь прямо к столу. Прямо к ней. Он проводит рукой по паху и поправляет брюки, его намерения столь же открыты, как гребаные окна в офисе Феликса.

Мои шаги становятся шире, когда я понимаю, что иду с ним шаг в шаг. Мой взгляд прикован только к одному человеку. Ее голова поворачивается ко мне, затем к Гриффу. Ее отяжелевшие глаза расширяются, и дрожь проходит по всему телу. Обри и какая-то секретарша, спотыкаясь, отступают назад, освобождая дорогу. Я протягиваю руку, снимаю один наручник с ее запястья, и ее рука безвольно падает вдоль туловища. Я открываю следующую и ловлю ее влажное тело, прежде чем она упадет на землю, затем крепко прижимаю ее к себе.

— Джентльмены.

Веселый голос Райфа подобен далекому зову, пробивающемуся сквозь крики, все еще звучащие в моей голове.

— Руки прочь от моей секретарши, пожалуйста, и спасибо вам.

Мое плечо задевает пиджак Гриффа, когда я игнорирую его, и выхожу из столовой с ней на руках и иду по коридорам. Они оба окликают меня, но я едва различаю их голоса. Я не знаю, какого хрена делаю, или что собираюсь сделать — задержать новую сотрудницу или убить ее, просто чтобы прекратить крики. Мой пульс колотится так сильно, что я чувствую его, блядь, повсюду — в голове, шее, груди, и в других местах, где ему не следует пульсировать.

Я меняю положение, чтобы держать её обеими руками, и её голова опускается, упираясь в моё плечо. Она все еще дрожит, но это самое большее, на что она, кажется, физически способна. Я смотрю прямо перед собой, делаю большие шаги, проходя дверь за дверью как в тумане, пока не вхожу в ее комнату в женской стороне.

Стоя над ее кроватью, я отпускаю ее из своей хватки, как будто мои пальцы горят. Это не нежно, то, как ее тело ударяется об одеяло, и она издает тихий стон, прежде чем свернуться в клубок.

Раздраженный, я набрасываю тонкую накидку на ее обнаженное тело, чтобы сдержать жгучее искушение, затем делаю шаг назад. И еще один. Смотрю прямо перед собой на черную стену над ее подушками, у нее над головой. Моя кожа горячая, в груди стучит так, как бывает, когда проходит слишком много времени с тех пор, как я совершил убийство. Это не имеет смысла. Мое дыхание становится неровным в неподвижном воздухе.

Я должен уйти.

Мне нужно уйти.

Я знаю это так же хорошо, как знаю, что солнце встает каждое утро, но мое тело не двигается.

Я собираюсь сунуть руки в карманы, чтобы удержаться на земле, когда вспоминаю о своем ноже и опускаю их по бокам. Лучше держать оружие подальше от моей руки, пока я не выясню, какого черта делаю в ее комнате. Костяшки пальцев сжимаются до побеления.

Наконец, я опускаю взгляд вниз. Мимо стены, к верху наволочки, к длинным прядям волос, веером, разметавшимся у нее за спиной. Ее глаза открыты, когда она лежит на боку, уставившись прямо перед собой в открытую ванную комнату напротив, но на самом деле она не смотрит. Ее радужки — голубое стекло, полупрозрачное и отстраненное. Что-то в выражении ее лица заставляет ритм моего пульса немного нормализоваться. Мне нравится, что на самом деле ее здесь нет.

Я делаю медленный шаг вперед, мои штаны задевают изножье кровати. Опускаю взгляд к ее розовым губам, затем к мягкому изгибу щеки, подбородка.

Так она выглядит по-другому. Свернувшаяся калачиком и отсутствующая.