1. Моего единственного сына, Джованни Альберто Сала Дуньяни, которому оставляю сорок процентов своего состояния, а кроме того, виллу в Белладжо, усадьбу в Комо, дом на улице Сенато, две квартиры на Корсо-Венеция, дом в Женеве и дом в Пунта-Ала. Только прошу его, пока он будет жив и здоров, не продавать дом в Белладжо.

2. Профессора Алессандро Дзакканья, которому оставляю тридцать процентов состояния с условием направления этих средств на исследования раковых заболеваний.

3. Моего внука Леона, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на аллее Бьянка-Мария, а также все картины в моем банковском хранилище. В частности, я хотел бы, чтобы ты сохранил «Святого Иоанна Крестителя», который, вероятно, является последней картиной Караваджо. И еще мне хотелось бы, чтобы ты не потерял свою истинную любовь.

4. Моего внука Пьерандреа, которому оставляю пятнадцать процентов состояния, квартиру на улице Винченцо Монти и бюст Фарука со штемпелем «три тосканских лиры» и сертификатом Болаффи. И я строго-настрого запрещаю тебе продавать его, чтобы купить потом один из островов Фиджи, я слышал сегодня, как ты говорил об этом.

5. Доктора Эльду Перинетто, которой отписываю небольшую квартиру у озера в Черноббио.

6. Моих двух верных горничных, Франческу и Стефанию, которым дарю пятьдесят тысяч лир. Эти деньги следует списать априори с моего счета.

7. Донну Лавинию Каччьяконти, которой оставляю усадьбу Фаттория-дель-Колле-ди-Трекуанда. Она любила эту землю, пожалуй, больше, чем я, и сделала эти виноградники усладой моей старости. Прошу Лавинию не отказывать в приюте моим потомкам, когда бы они ни захотели посетить Колле.

Вот и все, пожалуй, что я имею, хотя наверняка позабыл про какой-нибудь дом. Как говорил мой отец, «если ты знаешь точно про все свои богатства, тогда ты еще не богат».

Надеюсь, что вы хотя бы чуть-чуть оплакиваете мой уход и что вы все прилично оделись на поминки. Парадная одежда на похоронах есть непременный атрибут цивилизации, а кроме того, делает закат намного красивее.

Не знаю, долго ли еще, но до сей поры я жил, не испытывая особых сожалений. Может, о чем-нибудь и стоит поплакать, но для этого понадобится целая жизнь да еще и мужество в этом признаться. Другой же жизни, если соизволит Господь, не будет.

Эдуардо Мария Сала Дуньяни

Нотариус Гэби окончил чтение и сложил письмо, опустив увлажнившиеся глаза. Мой отец смотрел странно и безучастно, будто ожидал чего-то большего, нежели сорока процентов и кучи домов, о существовании которых он по большей части и не подозревал. Меня же немного трясло от такого позднего изъяснения в любви. Очевидно, дед в тот самый день как-то по-особенному проникся в отношении меня. Что же это, если не судьба? Дед решил написать завещание именно в день моего аттестата зрелости, и вот тебе достается как бы Караваджо. Несмотря на мою явную обескураженность, я был согласен с решением дедушки. Он был для меня намного ближе, чем для Пьера, карьериста и прагматика. Единственная вещь, которая всех озадачила — это передача фермы Фаттория-дель-Колле, потому что никто не понимал ее предназначения. То есть вообще-то все знали, что в последние десять лет, когда наступал сезон охоты и сбора винограда, дедушка регулярно отправлялся куда-то под Сиену. Папа один раз даже съездил на эту ферму и больше туда ни ногой. Я помню, видел какие-то фото у нас дома — и более ничего.

Те несколько слов, которые дедушка посвятил этой усадьбе, меня поразили до глубины души. В этих словах было столько любви, сопоставимой разве что с его любовью к науке, к бабушке и (почему нет?) ко мне. Я неожиданно почувствовал отклик на мои чувства и симпатии, которые всегда считал пустыми, бесполезными и безответными. Дедушка, видимо, понял мои сокрытые от всех порывы. Как мне теперь сказать ему об этом? Как отблагодарить его? Цветочки на могилу отнести? Помолиться? Нет, это все как-то не по мне.