Седьмая вода - Галина Чередий, Алена Нефедова

— А почему нельзя сейчас пуповину перерезать? В роддоме разве не так делают? — спросила Вася, подойдя вплотную к нам, чтобы поддерживать шумно нюхающего облепленную тонкой сорочкой материнскую грудь Егорку, в которую он уткнулся пуговичным носопыркой.

— Ну, во-первых, пускай из пуповины вся полезная кровь масяне достанется. Во-вторых, пуповину должен отец перерезать.

— Так он же самое раннее через пару-тройку часов приедет.

— Вот, значит, как приедет, так и перережет.

— А это не вредно?

— Кому? Мите? — хохотнула акушерка.

— Ну, А-а-ань, малышу не вредно столько времени с неперерезанной пуповиной?

— Рыж, еще разочек, сейчас я тебе помогу, подтяну слегонца. Оп-па! Вот он, красавчик. Так. Арсений, тащи Леську на кровать. Только, Лесь, слышь, ты, прежде чем ложиться, сними все мокрое и закутайся, там тебе халат приготовили сухой, теплый. Вась, халатик достала?

— Все там, на кровати лежит, и носки теплые тоже, и полотенца.

— Отлично. Так, дорогие товарищи помощники акушера, мы несем Егорку обрабатывать там же на кровати. Вася, по дороге захвати какую-нибудь, ну, кастрюльку, что ли — послед туда пока положить. Все! Бегом, а то они замерзнут. Нет, не вредно.

— Что не вредно?

— С пуповиной неперерезанной до утра малышу не вредно. Арсений, ты жив?

— Жив.

— Дотащишь Лесю?

— Уж не сомневайся, — вяло огрызнулся я.

— Вот и ладненько. Щаз папашке звякнем, порядок слегонца наведем, шоб он тут у нас в паморок не грохнулся, и ты за ним поедешь. Пошли в тепло.

Следующий час смазался в моей памяти калейдоскопом звуков, доносившихся из маленькой комнатки, куда я мотался по первому же зову Ани, где всхлипы и чмоки перемежались со счастливым смехом и дурацким пересчетом пальчиков, ароматов моря, нашатыря и крепкого раствора марганцовки, которая, как оказалось, тоже пахнет.

В перерывах между беготней освободил уже ненужный бассейн, сполоснул его и вынес на улицу под навес — просушиться, подкинул дровишек в догорающий костер и заварил всем чай. Наконец все более-менее угомонились.

— Ань, я боюсь, давай утром, а? — тихо поскуливала ощутимо сдувшаяся Рыж.

— Ну, ты что, ты зачем мужа обидеть хочешь?

— Ань, он сейчас такую головомойку всем устроит…

— Вот телефон, звони. А то я сама позвоню.

Дрожащей рукой Леська набрала номер мужа. Через несколько томительных секунд Шон ответил. Последовавшие за этим разговоры я запомнил, наверное, на всю свою жизнь.

— Любимый, привет… Ну как, покатал?.. Хорошо?.. Что вы там делаете?.. А что пьете?.. А уже много выпили?.. Ну и отлично. К тому же у тебя и повод есть… Какой-какой. Замечательный такой повод. У нас сын родился… Сын, говорю, родился. У нас… Сейчас… Блин, Мить, не тупи. У нас с тобой… Только что… Как-как. Сам. В море… Ничего не пила, ты что, дурной совсем? Мне Сеня даже второй глоток шампанского не дал выпить… Да, здесь… Да… С нами… Ну, тут Анюта, Русалка, Седой и мы с Егоркой… Да нет же… В каком, на фиг, роддоме. Мы в «Гроте» у Седого рожали вместе… Да сам ты больной и неадекватный… Я тебя все равно люблю, дурацкая твоя бритая башка… На, Сеня, он требует кого-то адекватного… У-у-у, сексисты-шовинисты хреновы…

Следующие пять минут я нечленораздельно мычал в трубку, пока задыхающийся эмоциями Шон орал мне в ухо так, что сидевшим рядом участникам родовспомогательного заговора прекрасно было слышно каждое слово про отрезанные яйца, оторванные бошки и прочие последствия столь неосмотрительного добровольно-принудительного участия в этом антисанитарном, мракобесном, средневековом, сектантском, вопиющем акте, о беспрецедентном нарушении священного права мужа и отца организовать достойные роды для любимой, но совершенно безголовой, бестолковой, безответственной дуры-бабы. Терпевшая какое-то время Анна не выдержала и выхватила у меня мобильный.